мелочи, но они в такие минуты приятны. Всегда человек в часы тяжелых переживаний невольно уделял в душе уголок приятному прошлому и мечте о прекрасном будущем.
– Ваше благородие, уже светает, – сказал Шелегеда, нагнувшись к моему уху.
Был ли это сон или дремота, но я прокоротал в кресле больше часу. В окна уже проскальзывал наступающий рассвет. Люди поднимались с пола и, гремя котелками, прикладами, торопливо выходили из зала. Следуя за ними, я вышел на крыльцо. Густой туман не позволял ничего видеть даже в двух шагах от себя. С трудом я и Шелегеда добрались до первого флигеля. Все оказалось в порядке, люди накормлены, кони получили овса вдоволь, оружие проверено.
– Ваше благородие, а как прикажете с арестованными, ходят за батальоном как оглашенные, да еще лишний наряд приходится для них держать. Разрешите их отправить в штаб полка, – доложил мне Шелегеда.
– Вот что, Шелегеда, – сказал я ему, – сейчас мы сдадим дежурства. Да отведи ты этих прохвостов к командиру первого батальона. Пусть он им пропишет порцию по первое число. Знаешь сам, что у полковника Херхеулидзе руки в железных рукавицах.
– Слушаю, – ответил Шелегеда и исчез в тумане.
Выйдя со двора флигеля, я решил пойти в парк к батальону. Хотя до него было не больше двухсот шагов, но туман и на этом коротком расстоянии сбил меня с пути. Сначала я уткнулся в дощатый забор знакомого палисадника, затем в земляную выемку у гимнастического зала при офицерском составе. Был восьмой час, а туман все не сходил. Он вызывал у человека странное неприятное чувство одиночества, и только скрип шагов по снегу и окрики выводили из этого состояния. Наконец я по знакомому фонарному столбу сориентировался и взял правильное направление в парк, поднимаясь по протоптанной в снегу тропе в гору.
В воздухе неожиданно посветлело. Почувствовалось дуновение ветра. Показались неясные очертания ближайших деревьев, затем домов. Туман с молниеносной быстротой куда-то исчезал, садясь густым инеем на деревья, на постройки и на нашу одежду. Всесильное солнце победило. Вместо серой мглы появилось темно-голубое небо, а затем при ярких ослепительных лучах солнца я увидел столь хорошо знакомые мне горы. Впереди на восток, блистая своими ледяными боками, стоял гордый Зиярет. Вправо, спускаясь лесистыми горбами к Али-Софийской долине, шли отроги Сурп-Хача. Только Турнагель пока еще был неясен. Быстро несущиеся по нему облака как будто еще цеплялись за его густой лес. Это было красивое зрелище, прекрасное сочетание яркого солнца, голубого неба, темно-зеленых лесов и белоснежных гор. Надо человеку родиться в горах, жить среди них, и тогда лишь можно понять их обаяние и красоту.
Низкий орудийный выстрел и звон лопающихся оконных стекол вывел меня из чувства созерцания природы. Вслед за первым выстрелом послышался другой. Это заработал взвод артиллерии у Кубинского лагеря. Так начался день 15 декабря в Сарыкамыше. Как бы боясь отстать
