князь прорычал:
– Ну говори, собака, побили каретой князя и посла, да? – Правая рука Василия Васильевича, будто медвежья лапа, легла на грудь конюшего. Огромный кулак Голицына стал быстро разжиматься, а затем пальцы, будто острые когти медведя, впились в богатырскую грудь Семена чуть выше сердца. Превозмогая нарастающую боль, конюший опустился на колени перед хозяином. Это его и спасло. Еще чуть-чуть, и боярин вырвал бы сердце из его груди. Князь разжал пальцы, и Семен, ощутив коленями настывший пол, почувствовал облегчение. Он ясно осознавал, что теперь от того, как быстро расскажет князю все, что знает, зависит, удастся ему выйти живым из палат князя или нет. Не поднимая головы, Семен выпалил:
– Обошлось все, Ваша светлость, обошлось все! И князь Иван Васильевич, и посол, этот басурман, живехоньки и невредимы. Даже одной царапинки никому не досталось. И от стражников посла Господь беду отвел. И как бы себя, подбадривая, Семен добавил:
– Хмурый не дурак, на людей не пошел. Он как корни-то пообломал, по дороге с пристяжными рванул. Одного из разбойников об колдобины знатно обработал. А карета, та как оторвалась, сразу же на бок легла и уже юзом с моста пошла на лед, разве что, потревожив приятную беседу благородных людей.
– Ну да, Голицыны совсем немного побеспокоили вельмож, – передразнивая конюшего, кричал на слугу князь. – То, о чем ты рассказал мне, дурачина – беда! Об этом происшествии государю и Патриарху Филарету уже кем надо доложено. Это мужики твои, что на мосту тебе помогали, знают, что карету воры увели. А вот князь Иван Васильевич Чернышев со вчерашнего вечера обдумывает, что это за покушение я задумал? Да и посол не дурак, иначе б его Шах-Аббас в Москву не прислал. Он-то точно ничего не знает про кражу кареты, для него этот случай – неудавшаяся попытка покушения на него. Вот и пораскинь теперь своими мозгами, какие думки думают князь Чернышев и персидский посол! – Василий Васильевич тяжело вздохнул и замолчал.
Он подошел к окну, отодвинул занавеску и выглянул во двор. Княжны Натальи, младших братьев и сестер там уже не было. С крыш, широких подоконников, крылец и бесформенных сугробов неожиданно поднявшийся полуденный ветер тянул к земле опустившийся еще вчера в ночь снежный покров, рвал его на части, подбрасывал вверх, а уже затем эту, не имеющую ни начала, ни конца, но кем-то искусно заплетенную косу из несчетного числа снежинок вращал, взметал, разбрасывал, пускал то к палатам, то к забору и воротам, то к щелям в дверях сараев, амбаров и погребов, то вновь вздергивал к крышам, и в такие мгновения снежинки, вырвавшись из подчиняющего себе все вокруг потока, осыпались на высокие сугробы, чтобы вновь оказаться втянутыми новыми порывами ветра в непостижимый танец метели. Князь про себя подумал, что все эти массы снега, ввергнутые в пляску, похожи на огромных размеров кудель, бесформенный сверток сбитой белой овечьей шерсти, которая неустанным трудом таинственной пряхи искусно, на невидимой глазом волшебной прялке,
