Олег. «Скорая» в пути. Мгновения, когда делать нечего. Нечего, и висит неловкое молчание. Каждый думал об одном, каждый – по-разному. Олег размышлял о грубости, Саша – о глупости.
– Чего ты завелся? Нагрубил хорошим людям.
– Я? Хорошие люди сами себе нагрубили. Точнее, наср…ли! И по башке размазали! Вонь стоит! – вскипел Сашка, таким жаром повеяло от него, что Олег не ожидал… – Чего нагрубил? Да они были у меня! – добавил спокойно. Совладав с собой. – Когда в плановой дежурил! Аккурат, дней шесть назад! Уже тогда воспаление началось. Направление выписал, список лекарств! Ложитесь, гости дорогие, колено прокалывать будем.
– И что?
– Да, ничего! Покивали головой, а сами – бочком – бочком… И поминай, как звали. Ты видел, какой сепсис у девочки? – спросил Саша, перескочив на насущное.
– Видел.
– И что?
– И ничего! От того, что ты гавкал, а не говорил, ничего не изменится.
– Да я б волком завыл, если б у них после этого глаза открылись! Олег, ты что, бл..дь, не понимаешь? – воскликнул Снегирев и вплотную подошел к другу. Его руки подрагивали в немом крике, обращенном в небо. – Да она на тот свет – через пять дней! – Снегирев сквернословил страшно. Чичурин же давно исключил даже простые ругательства из лексикона. Потому и скривился. И от слов, сказанных сгоряча, тоже.
– Типун тебе на язык.
– Да хоть два, перетерплю, если буду не прав.
Во двор, поскрипывая сочленения и работяще тарахтя мотором, вкатился УАЗик. Из открытой двери выглянула русая голова водителя.
– Ребята, вы «скорую» вызывали?
– Мы.
– Случилось-то что?
– Бери носилки, пошли, – распорядился Снегирев и застыл в недоумении, когда водитель и усом не повел. – Ты чего замер? – нагловато спросил он.
– Я врача слушать привык.
– Так я врач! Давай бегом!
Из машины появился фельдшер и сестра.
– Снегирев, ты что ли? Ты же не здесь живешь! Чего бузишь?
– Ребята, не до разговоров…
Чичурин так и не перекусил. Поехал вместе с бригадой в больницу. Снегирев потянулся сзади на крепко сбитом «автобусике». Домчали быстро, на резвых конях. Девушку подняли в отделение. Минуя приемный покой. Оставляя родителей заполнять бумаги. Шелест бумаг, разбавленный приглушенными голосами, мягким призраком потек по пустынному коридору.
Длинный полутемный переход напоминал картину из американского триллера. Не было лишь мерцающей, готовой погаснуть, лампы в дальнем конце. Выкатили носилки из грузового лифта. Олег взял девушку, растрясенную в машине, за руку. Кожа была горячая и сухая. После слов Снегирева, Чичурин оценивал происходящее серьезнее. Нина очнулась от забытья, непонимающе озиралась по сторонам. Когда с губ сорвался стон, он легонько сжал ладонь.
– Потерпи, – было страшно жаль красивую,
