бы это мог быть? Ха! Блаженное неведение! – думал Мехлюдьев. – И ты не догадываешься? Сказал бы я тебе… Красный флаг – вот кто должен быть!..»
Но он это только подумал, вслух же сказал:
– Я не знаю, кто бы это мог быть. Я думаю, что это кто-нибудь из ваших знакомых…
– Как вы думаете, пойти спросить? А! Как вы думаете?
– Я думаю спросить! – отвечал жилец.
– А вы будете так любезны, выйти?
– Я? Зачем же я выйду?
– Ну, всё-таки, нас двое мужчин, да Матрёна, знаете, лучше, когда больше народу!
– Хорошо, я выйду! – покорно отвечал жилец.
Он слез с дивана, кое-как оделся и вышел в прихожую.
Картина, которая ему там представилась, была такова:
На столе прихожей мерцали три лампы. Одна была Матрёны, из кухни, другая – из кабинета поэта, третью зажгла впопыхах Куничка. Ослепительный свет их озарял живописную группу: хозяина, в дезабилье, у входной двери, в оборонительной позе и с половою щёткой в руках, Куничку. в юбке и кофте, вооружённую кухонными щипцами и Матрёну, полуобнажённую, с распущенными, как у ру^.ши, волосами, державшую на готове кочергу…
Жилец притулшлcя за дверью и ждал, что из всего этого выйдет…
– Кто там? – неестественным, грозным басом вопросил поэт.
– Я! – отвечал таинственный голос за дверью.
– Кто ты? Что тебе нужно? – ещё грознее крикнул поэт, хотя голос его в ту же минуту сорвался, как у молодого петушка, попытавшегося в первый раз кукарекнуть.
За дверью царило зловещее молчание… Сердца всех замерли и. как бы, перестали биться… Половая щётка в руках поэта сделала было наступательное движение, но тотчас же бессильно поникла…
И вот, среди этой зловещей, роковой тишины, таинственный голос за дверью, раздельно и ясно, вдруг произнёс:
– Матрёна! Отвори!
Поэт вопросительно взглянул на Матрёну.
– Ах. барин, постойте! – смущённо заговорила Матрёна. – Я, кажется, зиаю!
И, подойдя к двери, спросила:
– Филат Иваныч?
– Я! Отвори! – послышался голос ночного пришельца.
Дверь отворилась и в прихожую ввалилась кульком, вся мокрая, точно вынырнувшая только что сейчас из воды, фигура человека. в пиджаке и фуражке. Она мотнулась направо, налево и, ослеплённая светом трёх ламп, попятилась к двери…
– Он пьян! – взвизгнула Куничка.
– Он пьян! – воскликнул поэт.
– Ты пьян! – заговорила Матрёна. – Что ты там мелешь? Какая тебе Матрёна? Очумел! Господ только тревожишь! Звонишься ещё! Ступай, ступай, нечего тут! Ступай, а не то – вот сейчас кочергой.
– Пошёл вон! – грянул поэт, овладевший вдруг своею властью хозяина.
– Вон!! – присоединились дуэтом Мехлюдьев с Куничкой.
– Тебе что нужно здесь, а? Ты как смел звониться, а? Каналья! ВонъМ гр'емЬл поэт.
– Это всё… Ма-трё-на! – повинно мотнул головою пиджак, икнул и прислонился к стене.
– Вон!! – топал
