сей спектакль глазами, полными злорадства, мужчины усадили ее в машину, припаркованную неподалеку, и увезли.
Дорогой Борис Борисыч
Вагон электрички, пропахший пригородной жизнью, полнился людьми разных вер и суждений. Их головы качались фитилями, но тела оставались неподвижными, восковыми, как разрисованные красками свечи. Динамики на стенах взрывались какофонией звуков: с частотой в пять минут машинист объявлял грядущую станцию. С остановкой часть людей уходила – другая неотличимая масса прибывала и рассаживалась по свободным сиденьям, оставляя в узком проходе необъятные чемоданы и выеденные пылью рюкзаки.
Мирон сидел у окна и смотрел на проплывавшие мимо высоковольтные вышки, за которыми стлались бледные поля; на кольчатом горизонте виднелись высотки. Вагон качался, лампы мигали, и человеческий шум вгрызался в утомленную голову. Разговоры кипели с широтой базарного дня. Сквозь разноголосицу до ушей долетали странные звуки, будто в толпе дикарей роженица выла в преджизненных муках. Звуки издавала дорожная певичка с гитарой, узревшая в себе талант пробуждать ярость в тех, кто хоть отдаленно дружил со слухом. Это была женщина средних лет, судя по черной рясе, до безумия верующая. На ее бледном лице, окаймленном черной тканью апостольника, читались простота и благодушие мученицы, посвятившей себя Богу. Увы, ее блаженный голос не способен был достучаться до умов закостенелых работяг. Полноватая контролерша, на чьем лице вырисовывалось явное недовольство таким творчеством, бранила и подпихивала певичку, призывая покинуть поезд на ближайшей станции. Женщина оборвала песню на середине, сложила гитару в мягкий чехол и, повесив инструмент на плечо, пошла по вагону походкой побитой собаки. Она случайно задела ногу Леси, которая спала, растянувшись до прохода.
– Простите! – проблеяла певичка.
Леся открыла глаза и с протестом посмотрела на нее, однако в ответ не изрекла ни звука, лишь в злобе пропыхтела, поднялась и примкнула к окну.
– Когда нам выходить? – осипшим голосом спросила она у Мирона.
– Через три станции. Внуково проехали.
– Но Киевская позже, – возразила Леся. – Зачем нам раньше выходить?
– К Борьке, – Мирон склонился к ней и, снизив тон, добавил: – Займем у него денег.
– А почему шепотом? – Леся в ответ пригнулась к Мирону.
– Не хочу, чтобы кто-то знал о наших планах, – со страхом в глазах твердил он.
Леся всплеснула руками и откинулась на спинку сиденья. Косо поглядывая на Ушакова, она произнесла со свойственной ей громкостью, но севшим голосом:
– Не думала, что в твоей голове осталось место для плана. И что ты намерен делать?
– Уедем в Архангельск, – недолго думая, ответил Ушаков. – На самолет нас никто не посадит, в поезд тоже, а вот на такси можно попросить взаймы. Думаю, Борис
