Меня Леной зовут.
Ф. – не обращая внимания на замечание. – Ведь Достоевский это, это… Сила! – бьёт кулаком по столу. – Силища… Он ведь так пишет, что прямо вот… – наливает в фужер.
К. – Значит, вам очень нравится Фёдор Михайлович Достоевский?
Ф. – Очень. И как он может не нравиться. Ведь что он говорит: «В Америку, мол, хочу поехать, так всем и передай. А потом – раз… И пулю в висок. Шиш вам, а не Америка. В России родился, в России и умру». Человек! – выпивает водку. – Не то, что некоторые. Родину он любил, – вытирает слезу, а потом хватает трубку и набирает номер. – Алло, Федяев говорит. Слушай, ты Достоевского знаешь? Да не того. Писателя. Великого русского. Что? Какая опять Тетчер? Что? А я что говорил? Не ходили мы с ней в баню. И кто только слух пустил? Ты разберись с этим вопросом, наказать надо сволочь. Да не Тетчер, а провокатора. Вот. Ну, да ладно. Хорошо, что выяснили. Теперь слушай. У нас в Москве где памятник Фёдору Степановичу установлен?
К. – поправляет. – Фёдору Михайловичу.
Ф. – в трубку. – Да. Не Степановичу, а Михайловичу. Где? Ну, это непорядок. Такому великому человеку, и где попало. Я вот что думаю. Может, на Красной Площади новый воздвигнем? Что? Трудно? Для меня трудно? Для меня ничего не трудно. Ну, если не возле Кремля, то на Лубянке, вместо Дзержинского. Всё. Решено. Я плачу. Чтоб через неделю стоял. Лично проконтролирую. Действуй, – кладёт трубку. – Ну вот, Людочка.
К. – Лена.
Ф. – наливает. – Теперь ты видишь, как мы писателей наших уважаем. Мы им везде памятников понаставим. В Москве, в России, по всей Европе, да и в Америке тоже, – выпивает. Всех заставим читать. Пусть только кто-нибудь не захочет. У нас силы хватит заставить. Чтобы, бля, помнили, – вновь бьёт кулаком по столу, опрокидывает на пол телефон. – Чтобы все на всю жизнь запомнили Фёдора Михайловича До… – откидывается на спинку кресла, – До… До… Досто… ДОСТО-Е-В-С-КОГО! – засыпает.
Некоторое время держится пауза, затем корреспондент молча встаёт и растерянно выходит из кабинета.
Я с интересом рассматриваю Федяева. Тот, скорее всего, видит во сне Раскольникова. Часы показывают 10–38. За полчаса надрался. Молодец… А на портрете, как огурчик. Верхом на лошади. Ни дать, ни взять «то ли Ахиллес, то ли Аполлон».
Спустя минуту, из соседнего помещения раздался какой-то шум, и в кабинет стремительно вошёл молодой мужчина. Я узнал его сразу, хотя на фотографии волосы были несколько длиннее.
Следом появилась секретарь – та самая «Людочка с чаем», но без чая.
При этом секретарь, едва заметив плачевное состояние своего непосредственного начальника, принялась внимательно изучать тяжёлую люстру на потолке.
– А что с ним? – всем корпусом развернулся к девушке Измайлов.
В ответ Людочка глубокомысленно перевела взгляд с потолка на мужчину и медленно, но красноречиво вернулась к осветительному прибору:
– Не знаю, я в приёмной находилась.
– А кто
