скородумские, так и не разглядели.
С командой конных казаков влетел в побоище есаул Иван Кумшацкий:
– Р-разойдись!!! Что вам, идоловы дети? Масленая?
Заработали плети, ногайки. Кого-то сгоряча поволокли с коня.
– Перфильев, уводи своих!..
Гаврила Перфильев, скородумский станичный атаман, забегал, разбороняя.
Как вспыхнули быстро, так и остыли. Утирались, сходились в кучки постанично. Команда поскакала за ворота разгонять рыковских.
Кумшацкий и с ним писарь Федька Мелентьев на горячащихся конях возвышались над толпой. Гревцов, почесывая сквозь разорванную рубаху рубец на спине и боязливо поглядывая на есаульскую плеть, рассказывал:
– Деды как узнали, что нас сбили, враз – сюда; пока бегали, кулаки обгрызли от нетерпения.
– Зачинщиков – к Ефремову!
Кто-то из запроточных голодранцев, кто и в атаманском переборе усматривал возможность поразвлечься, сказал с усмешкой:
– Пошли.
Из толпы скородумских и рыковских закричали прибылянским и другим городским:
– А вы чего стоите? Вас не касается?
Пошел Матвей, оглядев всех победителем, за ним Родионов, Сулин, Гревцов и – после говора в толпе: «Чего ж? Мальцы крайние, что ли?» – двое взрослых из Средней.
По дороге Кумшацкого догнал конный казак:
– У рыковских одного – до смерти… – в голосе слышалось восхищение лихой дракой.
– Тяни его к атаману и рыковских гони.
Родионов кашлял и жаловался:
– Что-то у меня у нутрях болит. Чеботареву на кулак попал. Все бебухи отбил, зараза…
– У нас на масленой один на него нарвался, – пугал Сулин, – кровь носом пошла, вощеный сделался и к утру помер.
– Да будь ты проклят… Накаркаешь…
– Не боись, не подохнешь.
Степан Ефремов ждал их не в Канцелярии, а у себя дома. В халате.
– Ну? С чего началось?
Никто не помнил.
– Да вроде детишки задрались…
– Детишки? В Сибирь захотели?! – гаркнул войсковой атаман. – На Масленую человека убили… Нашли? – обернулся он к Кумшацкому.
– Не, не говорят…
Ясно было, что и не скажут. На Масленице кулачный бой – святое дело. За что ж человеку страдать?
– Ноне еще одного… Ваша работа? – обратился атаман к запроточным зачинщикам, которые и здесь всем своим видом являли непокорство.
– Нас в другом месте взяли, – оскалялись те и широким жестом показывали. – Весь народ – свидетель.
– Ага! Вот вы какие! Невиновные! Я вас таких, невиновных…
– На одном тебе кланяемся, – юродствовали рыковские. – Не вели нас доразу топить, дай спервоначалу Богу помолиться.
После того как отвечерял, был Ефремов
