непослушной девочке», а «любимой папиной доченьке купить лучшее платье, какое только найдет в лучшем магазине».
– Чего такой взъерошенный? – поинтересовался Сергей у Саши. – До магазина два шага. Где тебя носило вообще?
– Чего ему надо было здесь?
Сергей сразу понял, в чем дело:
– Ноут приносил в ремонт. Червь у него завелся.
– Ага, не без твоей помощи, – сказал Саша, немного остыв.
– Двадцать пять штук с него срубил, – похвастался друг.
– Что? – повысил голос Саша. – Ты с ума сошел? У него ребенок…
– Не будь деревом! – на той же волне выдал Сергей. – У него железо за сто двадцать штук с наворотами, а ты лечишь меня, что ему, бедняжке, на памперсы не хватает…
– Все равно мне его денег не надо, – прозвучало в ответ.
– А тебе никто и не предлагал, – обиделся Сергей.
Их взаимная обида продолжалась даже меньше получаса: в дверях появился постоялец с большим походным рюкзаком и улыбкой до ушей.
– Пливет, Сехгей, – поздоровался турист из Баварии. – О, еще один гост, – обратился он к Саше. – Это хорошо.
– А это мой киндер, – представил Сергей Пуню.
Постоялец долго извинялся, что не может сразу составить компанию, потому как устал с дороги и хочет в душ. Наконец, после всей феерии вежливых слов он таки прошел в ванную комнату.
– Как тебе комната? Соседи? – вспомнил о «лесе» Сергей.
– Соседей я только слышал, – ответил Саша. – На кухне после них осталась опрокинутая кастрюля с супом. Риелтор сказал, что у соседа ранняя стадия болезни Паркинсона, и он часто что-то роняет.
Сергей понимающе кивнул:
– Белочка Паркинсона.
– Хотя бы аммиаком не воняет, – заметил Саша.
– Сдай тот свинарник колхозникам. У меня здесь одни божьи одуванчики. На весь этаж одна кошка. Будешь жить на правах постоянного клиента и делать рекламу хостелу. Тебе же хорошо? Вот и будешь всем рассказывать, как тут классно. Придумаем легенду тебе… Кем хочешь быть: чехом, поляком?
Не далее как через час, когда шум воды и задорные душевые песенки стихли, легенда была испытана на практике.
– О, ви поляк? – радостно спросил баварец.
– Cracow, – кивнул Сергей на Сашу.
Гость сделал трагическое лицо, ему вспомнился дедушка, прилично «наследивший» в Польше. Он перешел на ломаный английский, но «поляк» его явно не понимал.
– Это плохо, – продолжил баварец, вспомнив о близости славянских языков. – Война – плохо. Освенцим – очен плохо. Прошу просчения.
С этими словами он обнял Сашу, как самого близкого друга.
– Спасибо, дядя-фриц, – громко сказал Пуня, приняв подаренную шоколадку.
– Нихт, я Михаэль, – снова заулыбался баварец. – Мой дед
