целом так, – говорит он, – только студенты с раннего обучения не могут вступать в братства. Несовершеннолетние в сообществах, известных вечеринками и пьянством? Ну уж нет. Какой родитель согласится отправить свое драгоценное несовершеннолетнее дитя в Каролинский, если будет думать, что днем мы изучаем органическую химию, а по ночам хлещем пиво из бочонка?
– А ты в какое вступил? Чтобы мне знать, куда не соваться.
– Второй отвлекающий вопрос. В клуб крикета.
– Крикет. В стране баскетбола и футбола?
Он пожимает плечами.
– Я знал, что это выбесит папу.
Что-то сжимается в моем сердце, сильно и остро.
– М?
– Мой папа – здешний выпускник. Теперь профессор психологии.
– И он хочет, чтобы ты занимался чем-то, кроме крикета?
– Ага. – Ник запрокидывает голову и рассматривает ветви деревьев, нависающие над дорожкой. – Чтобы пошел по его стопам.
– Но ты не собираешься заниматься этим чем-то?
– Не-а.
– Почему же?
Он опускает взгляд и смотрит мне в глаза.
– Я не стану делать что-то просто потому, что мой отец этого хочет.
Внезапно, совершенно иррационально, боль в сердце превращается в нечто более агрессивное.
– Он просто хочет поддерживать связь.
Ник фыркает.
– Уверен, что так и есть, но мне все равно.
Я останавливаюсь на дорожке и поворачиваюсь к нему.
– Тебе не должно быть все равно.
Ник тоже останавливается. И теперь отвечает мне так же, как раньше я ему.
– М?
– Да, – настаиваю я.
Мы смотрим друг другу в глаза, карие и синие, и между нами происходит что-то неожиданное. Веяние дружбы, капелька юмора.
– А ты настойчивая, – отмечает он и улыбается.
Я не знаю, что на это ответить, поэтому просто иду дальше.
«Старый Восток» появляется перед нами – желто-бежевое кирпичное здание с непримечательными одинаковыми окнами по бокам. По его виду не скажешь, что ему уже почти двести тридцать лет – самое старое здание государственного университета в стране.
Не знаю, почему меня напрягает, что Ник не хочет поддерживать отношения с отцом. Мы только встретились, едва знаем друг друга, и он не обязан в подробностях рассказывать мне о своей жизни. Это не должно меня волновать.
Но волнует.
Презрение и зависть переплетаются и пронзают мне желудок, как зазубренные когти. Я хочу направить их на этого Ника, чтобы он понял, что я думаю о том, как он впустую тратит такую роскошь: один из его родителей жив, и он может восстановить связь с ним. Я поворачиваюсь к нему, слова вертятся у меня на языке, но тут замечаю вспышку неземного света вдалеке, где-то у него за плечом.
Магия Сэльвина была дымом и клубящимся серебром. Это пламя, пульсирующее в небе
