эти серые, вдруг злобно оскалившие зубы комочки со спины Чибисова, выбрасывать их из ровика в дым.
– Чибисов, шевелись, мыши сожрут! Чуешь, папаша?
– Панорамы, Уханов! Слышишь, прицелы! – не обращая внимания на Чибисова, крикнул Кузнецов и мгновенно подумал, что хотел и мог приказать Уханову – имел на это право – снять панорамы, то есть властью командира взвода заставить выскочить его сейчас под бомбежкой к орудиям из спасительной земли, сам оставаясь в ровике, но не смог этого приказать.
«Я имею и не имею права, – мелькнуло в голове Кузнецова. – Потом никогда не прощу себе…»
Сейчас все между ними сравнялось и все измерялось одним – огромным, окончательным, случайным, простым: несколькими метрами ближе или дальше, зоркостью пикирующих со своего смертельного круга «юнкерсов» в этой беззащитной и чудовищной пустынности целого мира, без солнца, без людей, без доброты, без жалости, до невыносимого предела суженного в одном ровике, подталкиваемого разрывами от края жизни к краю смерти.
«Я не имею права так! Это отвратительное бессилие… Надо снять панорамы! Почему я боюсь умереть? Я боюсь осколка в голову?.. Где Дроздовский?.. Уханов знает, что я готов приказать… Черт с ними, с прицелами! У меня не хватает сил выскочить из ровика… Готов приказать, а сам сидеть здесь. Если выскочу из ровика, ничто не будет защищать. И – раскаленный осколок в висок?.. Что это, бред?»
Железный треск, разваливающийся над головой, круто сдвинул вбок ровик, толкнул клубящуюся наволочь черного дыма в лицо, и Кузнецов закашлялся – его душило ядовитостью тола.
Когда дым рассеялся, Уханов, вытирая рукавом землю с губ, потряс головой – с шапки ссыпались комки грязного снега, – странно посмотрел на надсадно кашляющего Кузнецова и, блеснув стальным зубом, прокричал, как будто оба были глухие:
– Лейтенант!.. Дыши в платок – легче будет!
«Да, я наглотался толовой гари. Я забыл и вдохнул ее ртом. Запах горелого чеснока и железа. Впервые я почувствовал этот запах в сорок первом. И запомнил на всю жизнь… Какие могут быть еще платки? Только вот грудь выворачивает, болит от кашля. Воды бы, воды бы холодной глотнуть…»
– А-а!.. Ерунда! – крикнул, глотая кашель, Кузнецов. – Уханов!.. Слушай… Нужно снять прицелы! Раскокошит ко всем чертям! Непонятно, когда это кончится?
– Сам думаю, лейтенант! Без прицелов останемся как голые!..
Уханов, сидя в окопе, подтянув ноги, ударил рукавицей по шапке, надвигая ее плотнее на лоб, уперся рукой в дно ровика, чтобы встать, но сейчас же Кузнецов остановил его:
– Стой! Подожди! Как только они отбомбят по кругу, выскочим к орудиям. Ты – к первому, я – ко второму! Снимем прицелы!.. Ты – к первому, я – ко второму! Ясно, Уханов? По моей команде, ясно? – И, насилу сдерживая кашель, тоже подтянул ноги, чтобы легче было встать.
– Надо сейчас, лейтенант. – Светлые глаза Уханова из-под надвинутой на лоб шапки смотрели,
