слушать свое сердце.
Показалась Истина, бредущая откуда-то куда-то.
– Истина, есть ли у тебя сердце? – спросил Ржевский.
– Есть, и оно доброе, – ответила Истина.
– Кто кроме тебя может знать обо всем? Я послал свои стихи в «Доброе Сердце»
– А «Доброе Сердце» послало тебя.
– Зачем ты так ко мне, Истина?
– Ты неплохой поэт, но не для таких крупных и популярных журналов. Живи согласно строке Святого Голода: «Я не поэт, Я не привет, Я просто Свет». Он не ел несколько лет, только вода и молоко. И он светился. Он светился. Осознай, что значит светиться.
– Честно говоря, тяжело, – сказал Ржевский.
– Истина, не стоит быть такой максималисткой, – сказал Тэн. – Не забывай, что каждый живет в своем мире. Ты в своем, я в своем, он в своем, и мы строим дом, а потом в нем живем. И не ссоримся друг с другом, а уважаем и не презираем.
– Детство, – сказала Истина. – Если не вразумишь-образумишь, то ничего не изменится.
– Сколько же таких людей, пытающихся вразумить-образумить? Здесь их полбольницы, а за ее пределами и того больше в процентно-эквивалентном отношении. И что меняется? Все лишь повторяется и повторяется, – сказал Ржевский. – Извини, Тэн, я еще раз процитирую Арнольда Дезодоранта:
Когда носки воняют,
Их значит не стирают,
Но стоит ли То стирать,
Что не может не вонять?
– Отлично сказано, – сказал Стар. – Песня «То» – великая песня. Он ее посвятил своей жене или первой любви. Он взял ее имя за окончание, и так родилась песня. Ее звали Либретто.
– Как вы можете любить Арнольда Дезодоранта? – сказала Истина. – Его песни настолько отвратительны, невразумительны и возмутительны. В них нет ничего кроме убогости и фальши.
– Мы же тоже не идеальны. И мы кому-то можем показаться отвратительными, невразумительными и возмутительными, – сказал Тэн. – Если он кому-то нравится, значит, в нем что-то есть.
А Ржевский опять ушел в сомнения.
– «Доброе Сердце», наверное, меня отринет. Не так я хорош, как себе кажусь.
– Ты нормальный, – сказала Истина.
– Верь в удачу, и она тебе улыбнется обворожительной улыбкой, – сказал Стар.
– А если и не улыбнется, то это может означать всего лишь то, что она просто пока не обратила на тебя внимания, – сказал Тэн.
10. Мне нравилось им нравиться, а им – мне
Взяв разрешение у психиатра Наполеона, Ржевский купил 100-граммовую бутылку пива и пошел в уголок старухи Креветки. Когда тебя гложут сомнения, то только по-настоящему старая женщина может утешить и тебя, и меня, и поэта Ржевского.
– Все мечетесь, Ржевский? – спросила старуха с проницательным взглядом из-под седых-густых бровей. А ведь она не являлась Львом Толстым, сбрившим брови лет пять назад.
– Мечусь и места себе не
