сказал Жора, – но его ухо, говорят, съел Гоген. Они какое-то время враждовали, и вот твой Гогенчик со злости…
– Да ладно…
– Голову даю…
– Ухо гони, – говорит Алька, – твоя голова ещё пригодится!..
У нас еще оставалось время на шутки.
Одним словом, все было готово к воплощению наших наполеоновских планов, как вдруг клетки подняли настоящий бунт. Среди них начался повальный падеж. В стане своих, откуда ни возьмись, появились чужие, озлобленные и опасные клетки. Это как раковая опухоль. Клетки гибли десятками, несмотря на свою изначальную жизнестойкость, гибли сотнями, издавая радостные победные вопли, точно это были какие-то воины, вплотную приблизившиеся к врагу. Кто был их врагом, для нас было загадкой. Знаменитая формула успеха Эйнштейна (работа до седьмого пота и умение держать язык за зубами) теперь нас не спасала. Абсолютно исключалось, что информация о том, чем занималась наша лаборатория, могла просочиться за ее пределы. Об этом не могло быть и речи. А работали мы не только до седьмого пота – с нас сошло сто потов. Мы недоумевали и злились.
– Так действительно можно с ума сдуреть, – гневно сводя брови в тонкую черную молнию, бросила Ася.
Но подобные возгласы не принимались всерьез, и их авторы оставались безутешны. Тестирование на присутствие в культуральной среде мышьяка, которым якобы был отравлен Наполеон и, следы которого могли сохраниться в его волосах, не дало положительных результатов. Экспресс-диагностика других токсических ингредиентов, возможных загрязнителей среды, также ничего определенного не выявила. Все было чисто, как в спальне молодоженов. В чем дело? Откуда у клеток эта гибельная радость? Мы гнули мозги. Юра носился со своим ауромером от термостата к термостату, от флакона к флакону в попытке обнаружить хоть какую-нибудь специфическую изюминку, хоть ничтожный изъян, крапинку в изумительной красоты радужных сияниях, оплетавших контуры тестируемых клеток, но он был бессилен дать толковое объяснение обнаруженному феномену. Это была война миров на клеточном уровне. Был бы я Гербертом Уэллсом, Гарри Гаррисоном или хотя бы Василием Головачевым, я бы нарисовал такую красочную картину битв этих микроскопических гигантов, вооруженных самым старым и самым примитивным на свете оружием – молекулами стресса.
– Признанное абсолютное оружие – это лук со стрелами, – напомнил Эяль. – Гарри Гаррисон…
– А Роберт Шекли, – сказала Зина, – считает, что это какой-то там рот, пожирающий все живое: «Мне нравится спокойная протоплазма».
– А ты что, читаешь Головачёва? – с каким-то неявным презрением спросила меня Руся.
Я кисло улыбнулся, мол, заглядывал, мол, он столько книг написал.
– Макулатура, – констатировала Руся, – нечего вспомнить. Не то, что взять. А уж перечитывать… Или с карандашом в руке… Не…
– Да я и сам, – признался я, – открыл на сорок четвёртой странице… И больше не открывал.
А какая настольная книга у Тинки? Я многое дал бы…
