как дрожь от осознания ошибки через миг после окончательного подтверждения. Голос, разрушивший туманное равнодушие.
– Винни…
Он напрягся, будто надеясь вырваться с проклятого ложа, но манипуляторы тут же засадили в тело релаксант.
– Я говорил тебе, что она жива, – подал голос Рабас. – И что я могу сделать с ней, что захочу. Если ты не будешь сотрудничать.
– Что ты с ней сделал?!
– Пока ничего, – в голосе Рабаса послышалось удовлетворение: впервые Винни что-то произнёс вслух.
И Рабас принял это за шаг навстречу.
Щуп исчез – а с ним и Рабас, оставив Винни с сестрой как бы наедине.
Винни не сомневался, что никакой истинной уединённости в закатной комнате нет и быть не может. И всё же, пусть со стороны Рабаса это просто жест, но всё же жест расположения.
– Винни, – повторила Долли. – Я настоящая.
Она, конечно, понимала, что именно об этом Винни сейчас думает. Её слова вряд ли могли служить доказательством, но ему всё-таки… полегчало. Может быть, это обман. Но стоит исходить из того, что нет. Его судьба всё равно неизменна – он почти вещь, он принадлежит тем, кто зажигает сумму социальных очков на потолке, среди закатных красок, но если хоть одно его движение может спасти Долли, если она ещё там, то стоит исходить из этого.
Защищать. Защищать сестру до конца.
Он услышал, что отступили ветер и свежесть. Четыре слова – ровно столько свободы было дадено в этот раз. Следом Винни окунуло в возбуждение, привычно сопровождающее появление Ши:
– Она со мной и пока в безопасности, – прошелестела Ши. – Но если будешь упрямиться, они используют её. Она очень… – Ши как будто запнулась. – Славная. Не хочу, чтобы она пострадала. А ты?
Эта заминка убедила Винни: да, Долли здесь. Люди так и говорят о ней: с осторожностью, удивлением, неуверенностью, подбирая слова. Такое случайно не угадать. Ши сказала правду.
А значит, придётся подыграть им, кем бы они ни были.
Время делилось на отрезки, но не имело счёта.
Оно больше не двигалось, хотя в нём происходило движение: когда щёлкали манипуляторы, впиваясь в мясо, разрезая его и наполняя, перемешивая с новым железом, пропуская токи по мышцам. Винни не владел ими, не отдавал им команд. Они шевелились сами, насколько допускало ложе.
Время имело и форму цифр на потолке. То ускоряясь, то двигаясь медленно, они неуклонно накручивали новые порции долга.
Во времени раздавался голос Рабаса. Он отдавал команды – что делать, куда смотреть и о чём при этом думать: «думай „вверх“», «думай „прыжок“», «думай „спать“». Софт перемешивался с логосом, и это было больнее, чем сращение железа и мяса. Неизменное медленное пятно «Я» всё ещё плыло нетронутым на глубине, но на поверхности бушевали шторма, меняющие течения. «Думай „удар“».
«Не думай».
