style="font-size:15px;"> – Как ваша жизнь? Как жизнь?
И смотрит своими рыбьими глазами с железным зрачком, как из-за стекла.
Нету жизни, нету ее, а вот умирание есть. Возможно, что и греху. Но Соня не знает.
Отец Игнатий говорит властно, однако слушать его приятно.
– Не сетуйте, не огорчайтесь, вам легче будет! – Батюшка распрямился во весть рост. – Вот ваше место!
Взмахнув длинной рукою, указал на сонмище своих окормленцев. Дети его духовные, что ли. Да кто ж на Алексеевском подворье духовным чадом отца Игнатия не является? Все.
– Берегите себя, и сохрани вас Господь, сохрани вас Господь…
Знает отец Игнатий, о чем Сошка лучше всего молится, очень даже знает.
«Господи, ты знаешь отца Игнатия лучше меня. Спаси его и вразуми, что уж нет моих гуслей, и играть на них некому. Не поют гусли; и скоро уже, так скоро…»
В.И. Суриков. Монах. 1900-е гг
Тьма скорбей у отца Игнатия внутри. Все скорби – чужие, напрасные. С долгами смешанные, забытыми обещаниями пересыпанные…
Здесь Сошка всегда плачет. Себя ей не жалко, а вот терпеть – трудно.
– Потому и терпеть трудно, что себя жалко, – крякнула почти над ухом Маргарита Леонтьевна кому-то, как Сошке. Что ж, все мы в одной храмине, и Сошка – тоже.
– Благословите на путь, Батюшка! – вздохнула Соня. Страшновато ей стало в последнее время преодолевать Москву под землей, в вагоне метро.
– Ну и что, – вдруг выросла рядом Вероника Феликсовна и взглянула на Соню свысока, как учительница на двоечницу. – Маргарита Леонтьевна все лето из Истры ездила, каждый день. А ты еще молодая. Никак пророчествуешь?
– Был грешок… – растерялась Соня.
– Раз был грех, значит, каяться надо! – наставительно приказала Вероника Феликсовна. И вдруг Сошка заметила, что нос у нее совсем не иконописный, как на картинах. А очень даже каменный, как на вавилонском медальоне. И прикусила губу.
Так что лучше помолчи, Сошка.
Под Рождество к отцу Игнатию на исповедь Соня не попала, и даже загрустила. Зато снова попала к отцу Арсению, порадовалась: ну хоть молодой опекун нашелся!
Поль Гюстав Доре. Иисус благословляет детей. Гравюра. XIX в.
У радости христианства – железная поступь. И любовь христианства наступательна и непобедима…
Отец Арсений казался Соне каким-то подкрашенным, лубочным, как и воспоминания о папе. Слишком положительным показался Соне молодой батюшка. Все у него к лучшему, как у Вольтера в «Кандиде» опекун говорит: «Все к лучшему в этом лучшем из миров». Раньше такое расположение мыслей квиетизмом называлось. Словом, ура – и все спаслись, причем моментально. Ничего подобного, конечно, отец Арсений не говорил, но Соня своей изношенной душонкой очень хорошо чует подоплеку
