Я попробовала дожарить вафли и сожгла их. На вкус вышло ужасно, и я весь день злилась.
После школы я раздраженно покрутила педали велосипеда в сторону клиники. Я всегда бывала там после уроков, независимо от настроения, – даже злясь на отца, я все равно любила проводить время с животными. Зайдя внутрь, я увидела, что вестибюль был полон людей, смотровые пустовали, а процедурный кабинет погрузился в хаос бурной деятельности.
– Немецкий боксер наелся крысиного яда, – сообщила одна из фельдшеров, проходя мимо меня со стопкой только что продезинфицированных полотенец.
Я заперлась в пустующем отцовском кабинете и начала делать домашнее задание. Через некоторое время туда вошел одетый в белый халат папа. Его волосы растрепались чуть сильнее обычного, сам он выглядел немного более измученным, чем всегда.
– Пошли со мной, – произнес он.
Папа провел меня по коридору и остановился у дверей третьей смотровой.
– Открывай дверь медленно, – тихо сказал он. – И закрой ее за нами.
Свет внутри был тусклым, со смотрового стола донесся тяжелый вздох: «Уф». Мгновение спустя он повторился. На столе лежала сука немецкого боксера, глаза ее были полузакрыты, язык свисал изо рта. Она была подключена к капельнице.
Папа, стараясь не издавать ни звука, выдвинул стул и поставил его рядом со столом. Он осторожно присел и кивнул мне, чтобы я принесла еще один стул и присоединилась к нему.
– Она отравилась стрихнином, – прошептал папа, когда я села рядом с ним. Он бросил на меня взгляд, удостоверяясь, что я слушаю. – Мы вызвали у нее рвоту, дали ей активированный уголь и седативный препарат. Итак, – папа на секунду замолк, не сводя глаз со спящей собаки, – каковы наши дальнейшие действия?
Он меня проверял.
Я задумалась на мгновение. Отравление стрихнином вызывает у собак мучительные судороги, которые без своевременной медицинской помощи становятся смертельными. Папа сделал все, что мог, пытаясь помочь отравленной собаке. Теперь нам нужно было…
– Теперь мы наблюдаем, – сказала я. – Ждем, не появятся ли судороги.
– Хорошо, – одобрил он. – А если начнется припадок?
Я на минуту задумалась.
– Увеличим дозу седативного средства? – предположила я.
– Очень хорошо, – похвалил папа. – А зачем тут темно и мы шепчемся?
– Потому что… – начала я, надеясь, что ответ найдется сам.
Когда этого не произошло, отец закончил мысль за меня.
– Потому что яркий свет и громкие звуки могут спровоцировать приступ.
– С ней… – начала я.
– Мы приехали вовремя, – ответил папа, и казалось, что в его голосе слышится облегчение.
Потом мы сидели, прислушиваясь к дыханию собаки, наблюдая, как поднимается и опускается ее грудь.
Уф.
