человеке, но ты вынудил меня, прости.) Он сейчас при царе, в походе, там и сговорятся. Петр Алексеевич считает меня большим хитрецом, да только Данила самого сатану может перехитрить. Ты ж его знаешь, черта одноглазого.
– Знаю. Как и то, что пока ты жив, выше полковника ему не подняться.
Острый взгляд Скоропадского полоснул по лицу Полуботка словно саблей. «Догадывается или знает о наших с Меншиковым отношениях? – подумал черниговский полковник. – Иван любит дурачком прикидываться и за Настину плахту прятаться… В наблюдательности ему не откажешь. Да и доносы на меня он получал. Что в них было написано, поди знай».
– Павло, распоряжение уже отданы, будешь меня заменять, пока я болею, – сказал Скоропадский неожиданно твердым голосом. – Все необходимые бумаги я подписал, они у Чарныша.
– Добро, – сумрачно ответил Полуботок.
– А теперь иди… иди, Павло. Устал я. И Настя, наверное, истомилась в ожидании… Прощаться не будем. Ты теперь из Глухова никуда. Вечером снова свидимся. Не все еще проговорено…
Полуботок низко поклонился Скоропадскому и вышел. Настя, стоявшая под дверью («Как всегда, подслушивала», – подумал с невольным раздражением полковник), обожгла его взглядом, в котором были намешаны многие чувства: и горечь предстоящей утраты мужа, которую Анастасия Марковна уже чувствовала благодаря своей женской интуиции, и неприятие Полуботка, и страх неизбежных перемен к худшему, и пиетет перед будущей властью нового гетмана.
– Как наши дети? – спросил Полуботок, лишь бы сказать хоть что-нибудь.
– Дети? У них все хорошо.
– Ну, слава богу…
На этом они и распрощались; Настя скрылась за дверью опочивальни, а черниговский полковник размашистым шагом направился не в канцелярию Чарныша, как следовало бы ожидать, а на гетманский постоялый двор, где расположилась его челядь и верный джура Михайло Княжицкий.
Постоялый двор был построен при Скоропадском. Он несколько отличался от подобных заведений России; и прежде всего, обширностью территории и добротностью построек. Поговаривали, что идею гетманского постоялого двора подсказала своему любимому Ивасю все та же Настя. И небескорыстно – в просторном шинке, главном средоточии жизни постоялого двора, всеми делами заправлял еврей Абрахам, какой-то дальний родственник Марковичей, который платил гетманше процент от своего гешефта.
Он же распоряжался обустройством гостей, заказывал корм для лошадей и командовал обслугой – пахолками-переселенцами, для которых служба на постоялом дворе за один лишь харч уже была большой удачей.
Когда Полуботок появился во владениях Абрахама, жизнь на постоялом дворе била, что называется, ключом. Даже кони под навесом, обычно спокойно жующие отаву[34], прекратили это приятное и полезное занятие и, прядая настороженными
Отава – второй укос посевной или самородной травы. Состоит из мягких и нежных стебельков, питательность которых обычно выше по сравнению с сеном первого укоса.
