был выше пошлости, выше никому не нужных традиций.
К черту традиции! Славься, великий и прекрасный Зигфрид Бер, Единовластный Канцлер Солерно! Где ты, Вэл Лоу, Вэл Кристоф де Пераледа, наследный монарх Солерно и властитель Небес? Где твои дети и внуки? Где твои неверноподданные небожители и донные деграданты? Всех вас я отправил на небеса. Можете устраиваться поудобнее, занимайте места в верхних ярусах и наблюдайте за тем, как я правлю миром. Учитесь, несчастные!
Панегирик Зигфрида имел все шансы на продолжение, если бы поток прекрасных слов не прервался сигналом о прибытии генерала Родригеса. Канцлер с трудом мог поверить, что прошло полтора часа с того момента, как он покинул дворец. Вдохновленный своим величием и перспективой будущих свершений, Зигфрид решительным шагом двинулся в обратный путь, торопясь донести до генерала стратегию завоевания мира.
– Вы прекрасны, монсеньор, – склонив голову, приветствовал его Родригес.
– Перестаньте врать, Альфонсо, – довольно резко ответил Зигфрид, заставив генерала вздрогнуть. – Никакой я не прекрасный, – поворачиваясь у огромного зеркала, отражающего его во весь рост, – самодовольно проговорил он. – Великолепный, пожалуй.
Альфонсо Родригес ничего в ответ сказать не смог, потому что не знал слов, которые в таких случаях следует говорить – таких случаев в его жизни еще не было. Но что-то сделать он был обязан, а потому, боясь ненужных осложнений, генерал на всякий случай низко поклонился. Канцлера растерянность Родригеса позабавила, и он громко рассмеялся, не пытаясь нисколько сдерживать эмоции, возможно, впервые за многие годы.
– Расслабьтесь, Альфонсо, – дружелюбно произнес он, кладя руку на генеральские эполеты. – Я пошутил. Пойдемте в кабинет, нам есть о чем потолковать.
Родригес послушно последовал за великолепным канцлером, прекрасно понимая, что подобные дефиниции в свой адрес просто так с языка не слетают, а с языка Зигфрида Бер просто так не слетает ничего совершенно.
Кабинетом канцлер называл теперь обитель прекрасных дев прерафаэлитов. Это было единственное помещение во дворце, в котором Зигфрид ничего переделывать не стал, «боясь потревожить дам, нарушив привычную их взорам картину», о чем он и объявил прямо дизайнеру интерьера, неосмотрительно предложившему обновить шпалеры и мебель овальной гостиной. Заходя сюда, канцлер каждый раз тешил себя мыслью, что сочные натуры приветственно улыбаются ему со стен в знак благодарности за проявленное уважение к их историческому прошлому и настоящему, принимавшему с их помощью прекрасные очертания. Чувственность Зигфрида Бер, восемьдесят лет остававшаяся равнодушной к мыслящим существам, щедро изливалась им на предметы материального мира, а к периметру, который становился его жилищем, он испытывал привязанность сродни настоящей влюбленности, побуждавшей его заботиться об объекте своего вожделения денно и нощно.
Торжественную
