для дальнейшей разработки врага и как закручено: «риском провала и потерей возможности вести завуалированную контрреволюционную работу»!..
– Тр-рафар-рет, – покривился Шнейдер и цыкнул сквозь зубы презрительно. – Похоже, что автор-р списывал ещё с бумаг из дел двадцатых годов. Учебный матер-риал! У нас этих писар-рей да забойщиков р-развелось!.. Не хуже меня знаете.
Майор, конечно, знал, что в следственном аппарате Министерства госбезопасности процветают два типа следователей: «забойщики» и «писари». Нормативные материалы позволяли применение физического воздействия на врагов народа, поэтому следователи специализировались, строя тактику допроса, один мастерски избивал, выбивая нужные показания, второй лихо и хитро записывал. И то, и другое требовалось делать умело. Кроме того, существует так называемая «французская борьба» – метод оформления протокола допроса подозреваемого, когда по шаблону делается следующее: сперва арестованный будто всё отрицал, заявляя, что не виновен, а затем, прозрев под воздействием следователя и раскаявшись в содеянном, шёл на полное и безоговорочное признание. Протоколы при этом представляют собой яркий образец поточно-конвейерного штампования, но в нареканиях он не нуждается, наоборот. Поэтому толстячок лишь слегка улыбнулся на реплику подполковника.
– Не скажите, милейший Яков Самуилович, не скажите, за неимением времени, я бы и большее вам изобразил, – толстячок пожевал губы, полистал бумаги. – Перед нами явный талант! Он и в тактике силён, и стратегия в допросах просматривается, переплюнет наших во французской борьбе.
– Ну, ну, – махнул рукой Шнейдер, – по бумажкам-то выводы делать?
– А я вам его представлю, как приедем, – улыбнулся толстячок. – Дожидается нас, готовится.
– Похвально, похвально. Узнаю ваши методы, Ер-ремей Тимофеевич, – Шнейдер сделал приглашающий жест к рюмкам. – Вы, как обычно, наступление не начинаете, не подготовив плацдар-рм.
– Мы что, мы в штабе… исполняем приказы, – скромно заблестел замасливавшимися глазками толстячок и потянулся к рюмке.
Вот так этот день начинался – нервами, беготнёй, руганью; об этом Минин догадывался, а вот где и чем закончится, подумать боялся. «Первые, самые главные часы миновали, всё вроде развивалось пока терпимо, а там видно будет», – размышлял он, не поднимая головы и наблюдая из-под бровей за ёрзающим напротив лейтенантом Квасницким. Тот по-прежнему не спускал с него подозрительных глаз. Или ему уже мерещилось?
– Как вчера добрались? – помня старое правило, решил начать он первым и даже изобразил участливую улыбку.
Квасницкий только хитро подмигнул в ответ.
– Курить нет? – не отставал Минин.
– Я же не курю, Артём Степанович. Голова бо-бо?
– Сплошное паскудство. Я там чего не так?
– Молодцом. Вы же спать легли.
«Чего это он вдруг на “вы”?» – отметил про себя Минин, а вслух, покосившись на дверь, шепнул:
