с чудесными зеркалами!
Он был такой красивый, такой огромный, такой помпезный! Что смотрелся в этой спальне, как Солнце в Геоцентрической системе! Чёрные свечи, те, что дед зажёг у каждого зеркала, минут двадцать назад, осталось уже по половине. В реальности каждая из свечей горела слабенько в этом насыщенном красными тонами свете, их вообще едва ли можно было разглядеть. Но, отражаясь в зеркалах, свет от свечей начинал прямо-таки пламенеть! И внутри зеркал их огоньки набрали такую силу, что казалось, что свечки искрятся, будто бенгальские огни.
Да и дедово лицо, отраженное в зеркале, вдруг лишилось своего безобразия. И вместо отвратительного, уродливого столетнего деда, каким он был в реальности, в зеркале стал похож на восковую статую Будды. Он по-прежнему не мог поднять головы, чтобы посмотреть прямо перед собой. Но выглядел в своём отражении каким-то одухотворённым, неземным.
Тимофеечкину одновременно было и страшно смотреть на Сухинина, застывшего перед зеркалами, но в тот же момент это манило его своей потусторонней необъяснимостью.
Мальчик видел, что глаза деда слепые-белесые, в то же время чувствовалось, что он не просто сидит перед зеркалом, а смотрится в него. Да к тому же пацанчик помнил, что Сухинин читал в тот момент, когда домработница притащила его сюда, дед читал книгу, не мог же он читать, будучи незрячим. Значит, он видит сквозь эту белую пелену, что застила его глаза и Тимофеечкин подумал, каким, наверное, странам кажется мир, если всё время созерцать его словно через тонкий блин или пенку от молока.
Это было необычно и потому страшно, но не мешало мальчику задуматься о том, что он тоже хотел бы сидеть вот так, как дед Сухинин, и смотреться в это прекрасное зеркало, озаренное свечами. «Как хорошо было бы, если бы дед меня тоже научил!» Он забыл то причудливое слово, которое ему сказала Тома. Но в тот момент, когда напрягал мозги, чтобы припомнить, дед словно прочитал его мысли, резко повернулся, обращаясь к мальчику, и произнёс: «Медитировать».
Тимофеечкин аж подпрыгнул от неожиданности и только теперь заметил, что обе свечи догорели дотла.
Старик закрыл створки трельяжа и накрыл его всё той же застиранной тряпкой. Справляться даже с этой задачей, которую не назвать уж архисложной, но деду было нелегко. Все его движения были натужные и заторможенные. Но когда наконец он справился и полностью накрыл свой неземной красоты трельяж, а Мирона накрыла новая волна страха, и он произнёс со слезами в голосе: «Я домой хочу!» – «Иди», – ответил ему дед, шамкая беззубым ртом. Мальчик почувствовал какую-то досаду и даже несправедливость от того, что Сухинин так легко отпускает его. Он-то готовился умолять и угрожать своим влиятельным отцом. Но когда старик ему в ответ ответил так просто и коротко «Иди», он вдруг разрыдался сильнее даже, чем когда Тамара чуть не оторвала ему ухо. Которое, от холодного компресса, который она же и принесла, уже перестало печь и не болело, если до него не дотрагиваться.
