и инстинкт самосохранения прорвали дамбу.
Хор голосов, кричащих «Ньямби, Ньямби», становился все громче.
Этторе уже почти добрался до середины второго пролета, как вдруг увидел дверь, ведущую в большое помещение, вдоль стен которого стояло бесчисленное количество свечей, воткнутых в горлышки больших и маленьких бутылок. В этот момент ноги Джанни заплелись. Он полетел вниз головой по ступенькам, как брошенная тряпичная кукла.
– Осторожнее! – закричал Этторе, порываясь удержать оператора, но тот был слишком далеко. Все, что Этторе мог сделать, – проводить его взглядом.
Не успев подставить руки, чтобы смягчить падение, оператор рухнул лицом на битумный пол. Камера разбилась, экран погас – остался только тусклый свет свечей.
Этторе добежал до места падения и увидел, что пострадала не только камера.
– Боже. Ой, ой, ой!..
Все лицо Джанни было в крови и ссадинах. Видимо, у парня, подумал Этторе, сломаны кости – на лбу и скулах виднелись вмятины размером с монеты, глубокие, как следы от пальцев, которые непоседливый ребенок делает в тесте для пиццы.
– Тихо, тихо, все будет хорошо, ничего, я вытащу тебя отсюда, – прошептал Этторе, стараясь утешить друга и положив его голову себе на колени.
Одно запястье у Джанни было согнуто под странным углом, наверное, сломано, а на полу, как снежинки на черном мраморе, блестели выбитые зубы. Глаза оператора не могли смотреть в одну точку и косили вправо.
– Этторе, помоги, мне больно, мать твою!
Джанни шумно дышал, прижимая руки к груди. Расширенные зрачки напоминали костяные пуговицы. Может, сотрясение мозга или просто последствия шока.
Этторе рассматривал раны друга целую вечность, потому что не хотел поднимать глаза – за порогом, рядом с ним, стояли люди, глядя на него в упор, повторяя проклятое слово, ради которого он и Джанни спустились сюда, и при свете свечей их острые тени на стене тянулись к нему, как зубы свирепого зверя, готового проглотить свою добычу.
Он услышал шаги.
И знакомый голос.
– Хорошо. Вы приходить, да. Теперь вы видеть ньямби.
Айеби.
Подняв голову, Этторе уперся взглядом в суровое лицо угандийца. Выражение глаз у него было задумчивым.
– Мне очень жаль вас, босс. Я не хотеть, серьезно. Но ньямби должен жить. Ньямби хотеть есть.
В воздухе плыл дым от свечей, делая вонь совершенно невыносимой.
– Айеби, послушай, – начал Этторе, но вдруг почувствовал, как угандиец, наклонившись, берет его за подмышки, заставляя встать.
И следовать за ним.
– Идти со мной, – сказал Айеби, хватка которого не допускала возражений, и измученный Этторе, не в силах сопротивляться, позволил угандийцу тащить себя за собой.
Помещение оказалось меньше, чем то, что было наверху, – наверное, в годы работы гостиницы здесь находился погреб для элитных вин. Теперь
