которое для нее было сродни поддержке, благодаря чему в ней пробудилась решимость к действию.
Я не знаю, сколько прошло времени до возвращения лишившейся одного члена семьи. Я сидел на стуле у опрокинутого стола, наблюдая за медленным покачиванием лодыжек на уровне глазниц моего маскарона. Первыми развернувшуюся картину увидели дети. Я не мог услышать их криков, но лица малышей выражали испуг, граничащий с шоком – тот, что был поменьше, подошел к своей матери и начал подергивать ее за ногу, в надежде разбудить ее и сказать, что сюрприз не удался. Когда в кухню вошел глава семейства, он молча отправил сыновей по своим комнатам, а сам принялся обзванивать экстренные службы, удалившись с домашним телефоном вслед за детьми на второй этаж.
Единственное, что он сделал до прибытия полиции – это несколько ударов по зеркалу туалетного столика в ныне его единоличной спальне. Ни одной слезы. Хорошая мина при плохой игре? Или надобности скрывать разрывающую сердце горечь от утраты близкого не существовало по причине ее сознательного отсутствия?
*
Я навещал этот дом еще несколько раз. На третий визит вся мелкая утварь была разложена по коробкам, а мебель оказалась накрыта прозрачными пакетами. На четвертый дом пустовал – отец и двое сыновей покинули райские угодья, лишившись своего места и освободив его для новой ячейки общества, отлично вписавшейся в нынешний темп жизни. Сейчас, сидя на диване в гостиной, я наблюдал за очередной домохозяйкой, что читала тонкую книгу, оставленную предыдущими владельцами.
Мною не было замечено ни одного лишнего движения или заминки, за которыми бы стояли мысли, выходящие за пределы графика ведения домохозяйства и мелкого перечня доступных здешним жительницам развлечений.
V
Я – вуайерист, не знающий, что такое стыд и чувство такта.
Поезд метрополитена следовал по линии. Я прошел в конец вагона и присел на одно из кресел возле девушки в меховых наушниках – перед тем, как спуститься в метро, она не забывала надеть на голову своих извечных соратников по путешествиям одними и теми же маршрутами.
До того, как свершить сделку с Бафометом, я был хорошо знаком с ней. Мой последний и единственный друг.
Ее звали Августиной. До того, как я лишился возраста и перестал существовать в календарных циклах, я был старше ее на три года. Мне невдомек, сколько лет прошло с роковой ночи, но с тех пор жизнь Августины нисколько не изменилась – сколько бы раз я не проведывал ее, она могла оказаться лишь в трех местах: дома, на работе, или же в общественном транспорте, находясь в пути меж этих двух координат.
Вагон затормозил и распахнул свои двери на пустующей станции. Августина выпорхнула с линолеума на красный гранит подземки и засеменила в сторону эскалатора, стараясь держаться как можно дальше от нескольких зевак, стоящих в ожидании прибытия нужного поезда – она всегда была нелюдимой,
