дня солнечных ванн. Их озаренные светлым помыслом лица носили печать наслаждения жизнью, и Катерина невольно прочувствовалась тем же самым в ответ.
– Весьма симпатичен, – совершенно правдиво ответила она Бенджи.
Девушку потрясало все: люди, здания, улочки. Казалось, она наконец-то нырнула в свою стихию. От города буквально пахло той почвой, что дает рост самым капризным, но невероятно прелестным растениям. А его жители, то окружение, в которое Катерина вот-вот окунется, являли собой благоприятное для цветка удобрение.
Энгебург, как та черная дыра, впускал в себя любых желающих, хотя их и пересчитывали на одном только выдохе. Выпускал же, что объяснялось постоянной нехваткой талантов, считанных единиц. Город, словно паук, расставлял сети, заманивал невинных жертв искусно сплетенной уловкой, а после цепко удерживал обездоленных в своих путах.
Энгебург не знал о таких вещах, как поощрение и поддержка – понятиях, какими движимы дарования. Он хотел получать выгоду и высасывал силы и радость до тех пор, пока новоприбывшие не теряли желание бороться. Город уже хорошенько забыл: за готовкой собственного обеда, крохи с кухонных шкафчиков падают даже снующим по норам мышам. Так подпитка талантов в конечном итоге приводит к выгоде для того, кто питает. Не видя же в этих причинах и следствиях логики, городишко лишал пищи мышей и, что естественно, самого себя.
В Геттинберг же, священную усыпальницу дарований, напротив, не было входа всяк желающему. Городок проводил ювелирный отбор поселенцев, и когда новичку доводилось примкнуть к старожилам, он проходил непростую проверку на обладание стойкости и стремления к жизни.
Главным требованием испытания являлось наличие страсти расти, находиться в движении, доверяться полету мысли, а после следовать проложенному ей маршруту. Для каждого, кто по какой-то причине об этих способностях забывал, жизнь в Геттинберге с его течением в океанский простор достижений становилась невыносимой. И впоследствии человек сам, затопленный энергией города, страдал желанием поскорее отсюда убраться.
В Энгебурге все, независимо от вложения в дело, получали по удивительно схожей награде. И наемный работник, восемь часов отсидевший на стуле, и его резвый брат, приносящий концерну огромный доход, зарабатывали почти идентичные суммы. Обстоятельство воспринималось как данность. Равенство означало равный оклад. И при этом едва ли кому было дело до того, что разница вклада походила на оную между бабочкой и цветком.
Оттого в городе так сложилось: мастер по дереву не стремился состряпать изделие лучше, прочнее, чем его сосед. Оттого инженер не хватался чинить неполадки вышедшей из работы машины или усовершенствовать ее ход. Горожане не порывались воспарить над своей головой, ведь какой в этом толк, если разный прыжок все равно означает схожий итог?
Геттинберг же воздавал по заслугам. Он выступал не за равенство, но справедливость. Город страждал битвы соперников, гонки за качеством,
