конфисковывались, другие фотографировались, с третьих снималась копия, с четвертых переводилась на кальку не разобранная подпись, а то и целая строка. Это была сложнейшая работа … приходилось устанавливать не только адресата и адресанта, но и каждое лицо, упомянутое в письме, иногда только уменьшительным именем, одной буквой или описательным выражением. Были тома устанавливаемых адресов, толстые тетради догадок об имени, целая система регистров переписки, с обозначением куда, кому, кто упомянут в письме и т. д. Это была поистине Сизифова работа! Прибавьте, что каждое письмо, сочтенное важным, поступало в разработку за нумером, для каждого заводилось дело, о каждом имени выписывались карточки в регистре агентурного отдела и даже в общий регистр архива», – вот о каких трудностях говорит один из бывших перлюстраторов в дореволюционной России.[45]
Постепенно целью вскрытия корреспонденции уже являлось не просто накопление информации или политический контроль за жизнью общества, она рассматривалась гораздо шире, например как профилактика совершения государственных преступлений.
В 1826 г. почтой было перехвачено письмо государственного преступника декабриста Шафирова, сосланного в Сибирь, «раскрутка» которого вывела на целую подпольную военную организацию, готовившую заговор. По каждому перехваченному письму проводилось расследование. Характерным являлось то, что правительство особо не заботилось о конспирации акта перлюстрации и сохранности источника информации. Не нужно было продумывать хитроумные операции о легализации информации. Государь или граф А. Х. Бенкендорф прямо заявляли при личной беседе фигуранту о том, что они располагают информацией, из которой становилось ясно, что она получена путем перлюстрации.
Надзор за корреспонденцией особенно усиливался в военное время, а также во время революционных процессов в Западной Европе и во время польского восстания 1830–1831 гг. Правительство пыталось выяснить отношение русского общества к революционным волнениям. Принимались меры к пресечению распространения информации о революциях на Западе.
Чтобы прервать нежелательные контакты с заграницей, 15 декабря 1832 г. Николай I распорядился обязательно просматривать все письма, приходившие из Парижа, Те из них, при которых окажутся восхваление революций или «возмутительные от польского Комитета к российскому народу прокламации, были доставляемы к Бенкендорфу». О повелении императора главноуправляющий почтовым ведомством довел до сведения руководителей почт на местах.[46]
Руководство политической полиции считало, что использование материалов перлюстрации может быть успешным при соблюдении двух основных условий: во-первых, перлюстрация должна осуществляться в «величайшей тайне», чтобы сохранять «в публике доверие к почте» и «не лишать правительство возможности посредством перлюстрации узнавать какие-либо замыслы политические»; во-вторых, «она должна быть
