Недавнее беспокойство не успело сойти на нет, и руки хочется чем-то занять, поэтому девушка поднимает книгу и раскрывает на заложенном лентой месте.
Шрифт стилизован под ручное письмо, и на секунду Сабина пытается уцепиться за кончик даже не мысли, а ускользающего воспоминания, но ощущение быстро проходит, когда она замечает, что один из абзацев на странице выделен карандашом:
'Плутону (Гадесу, Аиду) и Прозерпине (Персефоне) были посвящены нарцисс, адиантум и кипарис, который, однажды срубленный, не сможет вырасти вновь. Моры носили венки из нарциссов, аромат которых был настолько мучительно сладок, что доводил до безумия'.
Кожу вспарывают мурашки, от волнения зрение на мгновение теряет свою четкость, размывая цвета, растворяя формы и собирая их в образ мертвого цветка. В руках такой же мертвой Маши.
Какое горькое совпадение. Порой ей представлялось, что, как и для Персефоны, в самый омерзительный момент земля разверзнется у нее под ногами, и она провалится куда угодно, лишь бы не оставаться там, где была она, и вместе с ней провалятся боль, злость и тошнотворное чувство собственной беспомощности. Миф и прежде казался ей до странности постылым, тошным, вместо истории любви Сабина видела в нем лишь мучения жертвы и преступное оцепенение той, что должна была стать спасителем. Однако теперь сквозь строки проглядывает что-то и вовсе почти зловещее.
Слова о нарциссах вновь вызывают в памяти изрезанное тело, сухоцвет в безжизненной руке. Когда же воспоминания оставят ее, упокоят измученный образ в глубине вороха случайностей? Прими она решение пойти на похороны, стало бы ей легче, или все сделалось лишь острее и невыносимее?
Девушка захлопывает книгу и возвращает ее на прежнее место. Хотя еще несколько минут назад она стремилась скрыться в здании, теперь хочется на свежий воздух, и она разворачивается, чтобы вернуться в холл, но вздрагивает от неожиданности.
У дверей в комнату на нее молча смотрит бледный темноволосый юноша, сидящий в электрическом инвалидном кресле. Он, судя по всему, уже какое-то время наблюдает за ней, однако Сабина не слышала ни шороха шин, ни паркетного скрипа под тяжестью машины.
Девушка с плохо скрываемым интересом вглядывается в Тимура – со дня их встречи прошел не один месяц, и знакомство их, пусть и недолгое, по неясной причине оставило у нее сильное впечатление. Теперь он словно бы раздался в плечах и набрал здоровый вес – когда его привезли в их больницу, юноша выглядел изможденным и эмоционально нестабильным. Волосы парня уложены на строгий боковой пробор, черная водолазка подпирает шею высоким воротом, из-за чего светлая кожа кажется совсем белой, но все же не производит впечатления истощения, вызванного долгим восстановлением.
– Здравствуй, – говорит наконец она. Руки снова просят взять что-то, повертеть в пальцах, словно в этих проворотах и кручениях она сможет потерять все мысли, говорить приятными любезностями, и словно
