target="_blank" rel="nofollow" href="#i_039.jpg"/>
Я был в гостях у деда с бабушкой. По телевизору показывали дочь Аллы Борисовны, Кристину Орбакайте. Она отвечала на вопросы журналиста. Я знал эту актрису и певицу, ведь она играла в страшном и завораживающем фильме «Чучело», который я недавно посмотрел. Со мной в большой комнате были тетя Лена и дед.
– Ну и уродина! – сказала тетя Лена.
Дед недовольно крякнул:
– Может, конечно, не красавица. Но почему это уродина?
– Ну посмотри на нее, пап. Какой у нее нос. Как она разговаривает.
Я вообще не понимал, о чем говорит тетя Лена. Я видел красивую девушку со светлыми волосами.
– Зачем тогда смотришь? Выключи, – сказал дед.
– Нет! Пришла вот на нее, на уродину, посмотреть, – ответила тетя Лена.
Тогда я начал понимать, что красота измеряется не только цветом волос. К тому же, например, мама от природы не была светлой, она красила волосы. Но я всегда считал ее красавицей. У сестры Ольги же были темные волосы, но, возможно, если мама перестанет краситься, у нее волосы станут такого же цвета. Подобно тому, как я не различал цвета, пока не узнавал их имена (а бледные оттенки и долго после этого не мог различить), так же до этого разговора деда и тети Лены я не обращал внимания на губы, носы, форму глаз. Я начал смотреть на сестру по-другому. Она оказалась красивой, даже красивее мамы. Еще я недавно узнал, что такое трахаться, и у меня появился интерес к сиськам и голым женским ногам. Если в фильме я видел фрагмент оголенного тела, писюн наливался кровью, а голова могла закружиться. Также я обнаружил щель между дверью и проемом в месте, где дверь ванной крепилась на петли, и через эту щель можно было увидеть маму или сестру, когда они мылись. Я позволял себе посмотреть пару секунд, после чего страх и восхищение заставляли меня бежать подальше с места преступления.
В детский садик я теперь добирался самостоятельно, идти было недалеко. Сестра еще спала, так как училась во вторую смену. Мама помогала мне собраться, но сама выходила чуть позже. Она перестала работать в школе, а на радио ее повысили. Я ощущал себя взрослым мужчиной в теле мальчика, когда шел в горку у нашего дома, потом огибал несколько пятиэтажек, переходил бульвар и сквер и сам себе открывал дверь. Аккуратно переобувался, ставил уличную обувь внизу кабинки, курточку вешал на крючок. В это время какой-нибудь ребенок мог лить слезы и говорить:
– Я не пойду в садик! Мама, нет!
Ребенок цеплялся за свою маму, та силой его отлепляла от себя и уговаривала остаться:
– Заберу тебя пораньше, все будет хорошо. Перестань плакать.
«Ему ведь тоже шесть лет!» – поражался я. Мы теперь в подготовительной группе, не полагается так себя вести. Моя мама теперь главная на радио, и я должен соответствовать. Папа – редактор, он живет в Кемерове, и у него тоже несколько людей в подчинении. Я без всякого конвоя заходил в помещение, здоровался с другими детьми и шел есть утреннюю кашу. А тот ребенок мог устроить сценку и вечером – на этот раз потому, что не хотел уходить домой.
