что в больнице какая-то знаменитость лежит. Но когда поняла, что эти мужчины кружатся только рядом с моей палатой, решила позвонить тебе. Предупредить, мало ли.
Мама хоть и старалась теперь говорить спокойно, это у нее плохо получалось. Тревога звучала в каждом слове.
– Мамочка, я тебе через минутку перезвоню, ладно? Ты только никуда из палаты не выходи, пожалуйста.
– Да куда я выйду? Мне капельницу поставили.
– Я скоро, – пообещала я и отключила звонок.
Сердце, громко грохоча от страха за маму, заставило меня позабыть о собственной слабости и смущении.
– Калаш! – обратилась я к нему, благо тот еще не успел уйти.
– Мм? – он глянул на меня исподлобья.
– У меня там мама… Там люди какие-то возле её палаты, – я заставила себя встать. – Едем!
Я решительно подошла к нему.
– Куда собралась-то? – усмехнулся Калаш.
Волна злости обдала меня с головы до ног. Стало так душно, аж ладони вспотели!
– В больницу! К маме!
– Не вижу смысла делать это прямо сейчас, – Калаш стоял, не сдвинувшись с места. – Успокойся.
Ох, зря он это сказал! Правду говорят, слово «успокойся» для девушки – это как ментос и кола.
– Да как ты не понимаешь?! – вскрикнула я. – Там мама! Одна! И там какие-то левые мужики! Вдруг они убьют её?
– Не убьют, а защитят. Это не левые мужики, а охрана, которую я поставил.
Сердце в груди подпрыгнуло от облегчения, и следом странная слабость окатила меня теплой волной.
– Охрана? Правда? – я покачнулась, но устояла на месте.
– Правда. Охрана. Звони матери и идем есть, – Калаш, давая мне поговорить с ней наедине, вышел.
Я тотчас позвонила маме и успокоила её. Стараясь не вдаваться в подробности как так получилось, что возле палаты была охрана, я взяла с неё слово о том, что она не будет переживать, и пообещала позвонить ей перед сном.
Прежде чем выйти из комнаты, я заглянула в туалет. Слава Богу, что он был тут! Быстро сделав свои дела, я осмелилась посмотреть на себя в зеркало.
Лучше бы я этого не делала.
Я выглядела ужасно.
Ужас ужасный.
Опухшая щека, заплывший глаз. Мой вид напоминал махровую алкоголичку, которая бомжевала последние недели на улице.
Самое печальное, что ничего не могло сейчас исправить ситуацию. Даже самый лучший тональник был бы не в состоянии снять отек и убрать синеву-красноту с лица.
А уж глаз… Как говорится, без слез не взглянешь. Разглядывая красный, изрезанный капиллярами глаз, я испытывала еще большую боль в нем.
Представляю, сколько «удовольствия» вызывал мой вид всех тех, кто смотрел на меня.
– Василек, ты там не долбанулась случайно? – голос Калаша напомнил мне, что я задержалась больше положенного.
– Нет, я иду, – я бросила прощальный
