не меньше. Хотя, честно признаться, я была тайно влюблена в Олега. Но он был уже женат, а я оказалась стойким адептом пуританской морали советского общества, закрепленной и усиленной в моем сознании еще и тетушкиным воспитанием.
Олег, кроме стихов, ничего не писал в номер, но без него и газета бы не состоялась. Именно он был «движком» нашего «Самосвала». Помню, что на вечерних сборах все лишь сидели и вяло переговаривались, пока в комнату не залетал, как всегда, с гитарой Олег. Он приносил не только идеи, шутки, смех, песни на свои собственные стихи, но и обязательно пачку чая, а то и кофе, сушки с маком, а мне – какой-нибудь цветочек, сорванный на клумбе, мимо которой только что пробежал. Сразу начиналось активное действо, находились оригинальные темы выпуска, быстро составлялся монтаж, куда попадала и новая придуманная им рубрика, колонка, забавный заголовок для фельетона и т. д. Боря Зальцман заканчивал, наконец, правда, не без помощи своей Аллочки, филолога по образованию, написание и редактуру давно начатой передовицы. Олег быстро, но внимательно просматривал весь материал, делал окончательную правку и подписывал номер в печать. Потом мы наливали себе крепкого кофе, сваренного в ковшике на электроплитке (которую мы прятали от вездесущего ока коменданта), и переходили к разговорам и спорам.
Я почти не встревала в умные рассуждения моих старших друзей о политике, философии, религии, НЛО (очень модная тогда тема), о книгах и стихах, прочитанных в «Самиздате». Тем более мне нечего было сказать о смысле жизни, предназначении человека на земле вообще и в нашей стране в частности. По этой теме мои коллеги смело забирались в такие дали и глубины и так умело парили или плавали там, что я, робея от их полной свободы духа, завидуя независимости мышления, восторгаясь знаниями и начитанности, лишь еще ниже склонялась над своими листочками с рисунками. Я сидела, делала свою работу, молчала, но «уши грела», что называется.
В то время в большинстве домов на московских кухнях велись горячие споры. У меня вместо кухни была комната редакции, а компания, собиравшаяся там, существенно расширяла мой кругозор и повышала мое образование. Тогда вообще мы много читали, размышляли, разговаривали. Ну да, такое наше было бескомпьютерное поколение, с мышлением аналитическим, а не запрограммированным. Но сделать что-то реальное, бороться – на это решались немногие. Слишком жесткой и бескомпромиссной была система. А я вообще трусиха. Имея, возможно, дух мятущийся, но не мятежный, я так и осталась конформистом и «совком», даже когда нынешняя свобода стала, кажется, доступной всем и каждому.
Самым главным на наших посиделках, для меня, во всяком случае, был момент к ночи ближе, когда заканчивались умные разговоры, когда Олег брал гитару и начинал петь. У него был не сильный, но приятный голос, был вкус и очевидная самоирония. Стихи его, исполняющиеся под три аккорда, чаще всего были шутливыми, иногда нежно-лирическими, но тоже ироничными и непритязательными.
