да тут мой шурин как раз проездом пожаловал. Он говорит: медвежью берлогу случайно рядом со своей деревней разведал. Сам-то он трусоват на медведя идти. Тебе, говорит, покажу место… Я ведь медведя, почитай, всю зиму искал, добыть хотел… Да никак не мог найти, мало их стало в наших местах… Я собрался…
– Ты медведя в одиночку хотел добыть? – прервал его Фролов из чистого любопытства.
– Одному, конечно, трудновато, вдвоем сподручнее, но шурин – не охотник, а кого другого, чтоб надежный мужик был, в тех местах я не знаю… Значит, один…
– А зачем тебе медведь? – вновь полюбопытствовал Фролов, хотя понимал, что к истории с монетами медведь никакого отношения не имеет, но как раз в этом ошибся.
– Да это давняя история. Мне шкура нужна была на шубу, чтобы отцовый долг закрыть.
– Это как? – вновь не выдержал Фролов.
– Отец мой ведь не крестьянином был, казаком… Служил он в Чаусском ведомстве при разных острогах и делах… Когда заводы стали в Алтае заводить, казаков начали верстать в приписные крестьяне. Вот и он под это попал.
– Так это когда же? – изумился Фролов, понимая, что Егор рассказывает историю минимум тридцатилетней, если не сорокалетней давности.
– Да, давно уже, еще до моего рождения. Я же говорил, отец у меня старый. Он же меня зачал, когда ему за 60 лет было. Крепкий он еще тогда мужик был… Казак… В молодости он на южной границе остроги возводил, там потом годовалил… И был у него друг закадычный, ему повезло, его не в приписные поверстали, а в Барнаульскую команду перевели, он там и служил, пока не помер. А отцу моему, в годы, когда большой падеж скота был, и тот без лошади- кормилицы остался, он пригнал кобылу жеребую да мерина. Платить отцу было нечем, он и сказал тогда, что, де, не к спеху, потом можно расплатиться: если не ему, то детям его тот долг выплатить можно. Сам-то вскоре и помер, царствие ему небесное… Ну, а отец-то мой этот долг частями платил его сыну. Он в Нижне-Сузунском заводе работает… Ну я и отвозил, когда деньгами, когда товаром каким… В последний раз, осенью, он сказал, что шубу хочет сшить медвежью и если я ему шкуру добуду, то и долгу нашему – конец. Вот я шкуру-то добыл и ему отвез. Вчистую теперь отцовский долг отдал… Это важно для него, отца моего, бывало, беспокоило… боялся он умереть не расплатившись. Да и мне… – Егор замялся, – радостно стало, что не нужно больше с ним расплачиваться… Неприятный он человек, нелегко с ним.
– А чем неприятный? Что у вас с ним было? – встрепенулся Фролов.
– Да вроде бы – ничего, но уж очень он угрюмый да нелюбезный. Вроде мы сыновья закадычных друзей, а он меня не разу в дом не пригласил, не то, чтобы за один стол сесть… Считал, видно, не ровня я ему, или еще что… В общем, не знаю, как объяснить, вроде мы с ним никогда не лаялись, делить нам нечего, долг он отцовский не вымогал, не намекал даже, принимал, сколько привезу, а не привезу, так и не спросит… Только что-то в нем такое… не знаю… Неприятен он мне… Я ведь в кабак ночевать
