из за́пани почти́ беспреры́вно. Они́ спе́шно сплавля́лись вниз по тече́нию ми́мо У́стюга и Ко́тласа к са́мому Арха́нгельскому го́роду, что́бы непреме́нно успе́ть туда́ до ледоста́ва. В проти́вном слу́чае рискова́ли спла́вщики встать на зимо́вье затёртые льда́ми посреди́ се́верного безмо́лвия у пе́рвой попа́вшейся на пути́ Бо́гом забы́той помо́рской дереву́шки. Случа́лось тако́е под зи́му нере́дко. И тогда́ остава́лось мужика́м до ледохо́да руби́ть и́збы, стро́ить це́ркви, торгова́ть пушни́ну и во́рвань у зыря́н и самое́дов , а заодно́ ненаро́ком повыша́ть коли́чество новорождённых христиа́н в ме́стных прихо́дах, на что дереве́нские ба́тюшки смотре́ли снисходи́тельно. Севе́р, поня́тное де́ло!
За спино́й Фео́ны учени́к приходско́й шко́лы без запи́нки, разме́ренно и ну́дно, го́лосом церко́вного дьячка́, повторя́л уро́к, изу́ченный накану́не. Фео́на, размышля́я о своём, внима́л ему́ вполслу́ха. Де́лал он э́то не и́з-за небреже́ния к свои́м обя́занностям учи́теля, а совсе́м наоборо́т, из безусло́вной уве́ренности в свои́х воспи́танниках, не дава́вших ни одного́ по́вода усомни́ться в своём благомыслии и ре́вностном усе́рдии к нау́кам. Знал же он бо́льшую часть свои́х ученико́в уже́ без ма́лого два го́да. С тех са́мых пор как настоя́тель оби́тели, игу́мен Илларий дал ему́ в послуша́ние учи́тельский труд.
Игу́мен Илларий давно́ мечта́л преобразова́ть нача́льную, церко́вно-приходску́ю шко́лу, откры́тую при монастыре́ сто лет наза́д ещё отцо́м Ника́ндром, в шко́лу второ́й ступе́ни, где воспи́танники могли́ по́сле прохожде́ния первонача́льного образова́ния приступи́ть к изуче́нию «семи́ свобо́дных худо́жеств», под ко́ими подразумева́лись: грамма́тика, диале́ктика, рито́рика, му́зыка, арифме́тика и геоме́трия. Хоте́л он научи́ть не́дорослей возвы́шенному иску́сству виршеслогательства, дать зна́ния о ри́фмах, целебрах и силлоги́змах, а бу́дет на то во́ля Бо́жья, то и обучи́ть иску́сству звездознания, называ́емого в Евро́пе астроно́мией.
Церко́вное нача́льство высо́ких стремле́ний отца́ Иллария не подде́рживало, заявля́я, что об том пусть в Москве́ голова́ боли́т, а окра́ине ли́шние зна́ния то́лько во вред пойду́т. Во мно́гой му́дрости мно́го печа́ли, – говори́ли они́ слова́ми Соломо́на, – кто умножа́ет позна́ния, умножа́ет и скорбь. Доста́точно уже́ того́, что в госуда́рстве на́шем ещё со времён благослове́нного царя́ Ива́на Васи́льевича, любо́й обшмыга голошта́нный мо́жет гра́моте обучи́ться.
Но не тако́в был оте́ц Илларий, что́бы бе́гать от тру́дностей. Помо́рская кровь дава́ла о себе́ знать.
– Сты́дно, – говори́л он, го́рестно потряса́я кулака́ми пе́ред церко́вным синкли́том – сты́дно мне смотре́ть, как держа́ва на́ша год от го́да любому́дрием скуде́ет. Есть ли кто на Руси́ по мо́щи ра́зума своего́ и кре́пости ду́ха сравни́мый с митрополи́том Моско́вским Фили́пом ? Есть ли кто ра́вный преподо́бным Ио́сифу Волоцкому и Ни́лу Сорскому ? Не ви́жу! Мудрецы́ ушли́, а но́вых не́ту. И не бу́дет, пока́ мы о́троков,
