жизни, а пришлось из-за войны. Такая работа у военных, особенно у офицеров. Должны мы защищать родину и когда страшно, и когда плохо. Никому убивать не нравится, но надо, это наш долг – бороться с врагом.
– Вы герой. – Наташа перестала плакать, но голос у нее по-прежнему был полон тоски. – Про вас в боевом листке писали. Разве вы зря убивали – вы ведь спасали свою жизнь или выполняли приказ. Вот я никчемная. Полгода как на фронте, даже не смогла немцу отказать в помощи. Еще трусиха ужасная, плакса! Ползу и плачу всегда от страха, что умру сейчас. Девчата и песни поют, когда раненых тащат, чтобы отвлечь их от боли, дотащить живыми. А я не могу петь: слабая! Смерти боюсь, что не доживу до конца войны, до победы. Замуж не выйду, и детей не будет. Ничего не останется от меня, только могила и строчка в списке погибших. – Тонкие пальчики несмело сжали рукав гимнастерки разведчика. – Я ведь хотела в Ленинграде в институт поступать, зубрила в школе целыми днями, чтобы одни пятерки были в аттестате. На лечфак документы собиралась подавать, врачом стать и в наш совхоз воротиться, чтобы людей лечить. С золотой медалью меня бы взяли. А в большом городе мороженое хотела попробовать, денег на него скопила. Мечтала, что приеду на вокзал и сразу оттуда в парк культуры пойду. На каруселях буду кататься, газировку пить, мороженого съем три порции! Пять рублей скопила за лето, в совхозе помогала ветеринару за поросятами ходить. Одноклассницы смеялись надо мной, что свинаркой работаю. Они на танцы, в кино бегали с ребятами, на реку костры жечь, гуляли с женихами. Я же, глупая, всё мечтала о том, как осенью в городе у меня начнется новая жизнь. Но вместо новой жизни началась война… И всё никак не кончится, я бы сейчас на третьем курсе училась… Поэтому боюсь я, что так ничего и не исполнится. Ни мороженого, ни парка культуры не будет. Умру на поле боя. Никому дела не будет, что жила такая Наташа Громова. В документах поставят отметку, что выбыла из-за смерти. А я даже не целовалась никогда и на танцах не была.
Торопливая речь девушки постепенно превратилась в сонное бормотание, а потом и совсем затихла. Наташа задремала на плече у разведчика, и он сам тоже от тепла и монотонного покачивания вагона провалился в сон.
– Затон! Затон!
Крик дежурного вырвал из сна. Разом засуетились все: бойцы принялись помогать вытаскивать мешки и ящики на землю около вагона; Белкин в темноте на ощупь пересчитывал груз. Уже когда вагон дернулся и заскрипел перед началом движения, он опомнился и объяснил капитану:
– Через десять километров полустанок, Вишневка. Там на передовой через лес располагается третья стрелковая рота. Найди лейтенанта Осипчука, хороший парень, молодой, со сноровкой. Сообразит, как на ту сторону переправить тебя до Боруна. Молнирую ему, как доберусь до штаба, и дам знать о твоем прибытии.
– Приглядите за Громовой Наташей, – попросил Шубин. – Тяжело ей на войне.
Вагон тронулся и медленно поплыл в темноте дальше. Неожиданно тонкая рука обвила
