миловидная итальянка или испанка с примесью берберийской крови, чуть полноватая для красавицы, но картинно-кудрявая, как раз завершила уборку и раскладывала полотенца в ванной. Быстро побросав вещи, Патриша и Лиза, как две школьницы, сбежавшие с уроков, помчались осматривать коммуну. Ещё по пути из аэропорта, изучая местность по картам Гугла, они отметили себе один крошечный магазинчик шоколада, который решили обследовать сразу, не откладывая на потом. По пути к шоколадной мечте, они чуть не скинули со ступенек какого-то мужчину. А этот некто, казалось, их даже не заметил, задумчиво глядя в экран телефона.
– Простите!
Мужчина поднял голову от телефона:
– Вы же…
– Простите, простите ещё раз… Патрише стали вдруг неприятны, вспыхнувшие узнаванием глаза незнакомца, ей хотелось освободиться от обязанностей звезды в этом просторном, как космос, месте.
– Я – сценарист.
– О, очень приятно сценарист, простите, мы спешим!
– В шоколадную лавку! – сочла нужным добавить Лиза, чтобы как-то скрасить пренебрежение, прозвучавшее в голосе матери. Ведь шоколад в Австрии – это очень важно.
Патриша мгновенно забыла о молодом сценаристе. А Лиза пару раз оглянулась на молодого мужчину, продолжавшего смотреть им вслед.
Вид дяди при встрече неприятно поразил Патришу. Это так и продолжало сидеть тоненькой занозой у нее в груди – время беспощадно. Оно беспощадно ко всем. И к ней, такой молодой и цветущей – тоже. Десять лет пролетели незаметно, в бесконечных зубрежках текста, в ожидании грима, в ожидании своего выхода, своей фразы. Десять лет пронеслись как несколько месяцев, кто эта юная незнакомка – ее дочь? Лизе уже десять лет, она слишком умная и задумчивая для своего возраста, с нею можно разговаривать почти на равных, а ведь буквально недавно Патриша сражалась с собственными родителями, за право выносить и родить своего нежданного, неожиданного ребенка.
Лиза не была похожа ни на кого из тех, кого Патриша знала. Не была она похожа и на мать Милоша, которую она видела только на фотографии. У Лизы были темные, прямые и тяжёлые волосы, превращающие её буквально в куклу, и серые, с тёмной окаемкой глаза. А ведь до двух месяцев её глаза были просто – голубые и простые как утреннее небо. Нос у неё был точно не английский, славянский, широковатый, слегка вздернутый. Глядя на неё, Патриша думала, что дочка может вырасти красавицей, а может и наоборот, серой мышкой. Но для неё это не имело значения. Она бы даже не желала Лизе броской красоты, это даст ей шанс на более осознанную жизнь, без усиленного внешнего влияния, даже давления. Мужчины не будут стараться вмешаться в её жизнь и подстроить девушку под себя. Какие претензии могут быть у окружающих к дурнушке или ботаничке? Таким не завидуют, не делают пакости, таких не преследуют странные личности, не имеющие своей собственной жизни. Сейчас, прячась от незнакомцев под козырьком кепки, Патриша сама бы хотела такую жизнь, личную,
