со вторым, а моя дочь наивно полагала, что у неё получится.
Мадам Иоланда поправила кольцо на руке, и Дю Шастель заметил, что на безымянном пальце нет большого сапфирового перстня, который герцогиня носила, не снимая несколько последних лет. Воображение, почему-то, сразу вытащило на поверхность всех прочих впечатлений новые доспехи красивого мессира де Руа.
– А что Жанна? – Голос её светлости долетел словно издалека. – Встреча с её земляками прошла, как мы и планировали?
Дю Шастель, лично контролировавший эту встречу, холодно кивнул.
– Всё было очень естественно, мадам.
– Хорошо. А что у неё сейчас? Как она настроена?
– Её, как всегда, осаждают горожане. Это повторяется везде, мадам, – восторги, прошения, восхваления. Ей несут челобитные, как государыне, и мне показалось, его величество не совсем доволен именно этим, а не пересохшей мирницей.
– Значит, он всё-таки недоволен? – Её светлость с досадой поджала губы. – Так я и думала…. Что-то мы с вами упустили в нем, Танги. Вы его жалели, а я, хоть и знала, что через жалость королей не воспитывают, также ошибалась – всё хотела уберечь от ошибок, дать сразу готовый результат, не растлевая его сознание методами, без которых не обходится ни одно восхождение. А ведь Шарль уже был испорчен тем, что видел при дворе своей матери, и мне следовало не оберегать «девственность» его мыслей, а просто направить их в нужное русло… Но, что сделано, то сделано. Остаётся надежда только на то, что, став королём по всем правилам, Шарль обретёт, наконец, уверенность и вспомнит всё главное, чему мы его учили когда-то. Он уже определился с датой коронации?
– Нет мадам. Думаю, это произойдёт сегодня.
Герцогиня удивлённо подняла глаза. Холодный тон рыцаря, наконец-то, привлёк её внимание.
– Что с вами, друг мой? – спросила она почти ласково, словно догадалась об истинной причине такой непривычной отчуждённости человека, всегда и во всём ей преданного. – Вы сердиты на кого-то, или просто устали? Я полагала, этот поход не был настолько тяжел, чтобы вы утратили свою прежнюю любезность от усталости?
Дю Шастель опустил голову.
– Прошу меня простить, мадам. По долгу службы я вынужден заниматься сразу всем. Коронация, размещение двора… К тому же, я испытываю вполне объяснимое волнение… и беспокойство. Вы, как никто другой, должны были бы меня понять.
– О, да, друг мой, я понимаю! И я должна вам слишком много!
Мадам Иоланда подошла к рыцарю, чтобы обеими ладонями взять его, сжатую в кулак, руку.
– Вы единственный… И вы знаете об этом. Но скоро всё закончится. К лучшему, несомненно! Все ваши беспокойства уйдут, и все мы, возможно, получим обновление и в делах и в мыслях… Боюсь, я слишком сильно этого хочу, и, скорей всего обманываюсь, но мне уже кажется, что всё вокруг неуловимо меняется!..
Сердце Дю Шастеля бешено забилось. Она сказала «единственный» имея
