позвольте мне удалиться. Я ещё должен отдать распоряжения… Гостей на коронацию прибыло много – не всех удалось разместить. Может быть, и у вас будут особые пожелания, относительно тех, кто будет размещён в соседних покоях?
– Кто, например?
Дю Шастель опустил глаза.
– К примеру, ваш сын Шарло… и его свита. Я могу распорядиться, чтобы покои для них освободили.
– Нет, не надо.
Герцогиня не сводила глаз с лица рыцаря.
Вот оказывается в чём причина его холодности! Ей было и смешно и грустно. Танги ревновал, как обиженный ребёнок, которого хотелось успокоить, открыто сказав ему, что ничего серьёзного не происходит, и этот мальчик… этот красивый, как бог, Филипп де Руа, по чистой случайности, а не по её прихоти, выехал им навстречу, чтобы проводить до Реймса…
Хотя, глупо отрицать, что она была рада видеть юношу возле своей кареты весь остаток пути. И, когда молодой человек приближался к ним во главе небольшого отряда, весь сверкающий в этих красивых доспехах, сердце её, конечно же, билось сильнее…
Ах, да! Доспехи! Они совсем новые… «Вы потеряли перстень, мадам?»… Боже, как глупо! Неужели Танги думает, что эти латы оплачены её сапфиром?! Но, кажется, он действительно так думает! Мадам Иоланда еле сдержалась, чтобы не сказать прямо сейчас, безо всякой видимой связи со всем, что уже было сказано, что перстень подарен мессиру де Ришемон за то, что он забыл все обиды, откликнулся на её просьбу и прибыл к войску так вовремя! Что готов поддерживать Жанну всегда и во всём и обещал свалить этого чертова Ла Тремуя при первой же возможности!..
Но как сказать всё это, не задевая Танги? Он уже уязвлён, и будет уязвлён еще больше, когда поймёт, что она обо всём догадалась… «Забудьте о ревности, мой дорогой! – мысленно уговаривала мадам Иоланда. – Всё это ничего не значит! И для вас это тоже не должно иметь никакого значения!»
Но, вложив в один только взгляд своё желание высказать всё это, герцогиня ограничилась лишь наклоном головы, которым давала понять, что более рыцаря не задерживает.
– Я очень хочу поговорить с господином де Ре, дорогой Танги.
Дю Шастель сдержанно откланялся и пошёл к дверям.
Взгляд её светлости он истолковал по-своему. Точнее, так, как заставляла его думать недостойная рыцаря ревность, и это было стыдно. Клятвы, которые он когда-то приносил, не имели ничего общего с обидами на женщину, полюбившую другого…
Но в тот момент, когда Дю Шастель уже готов был обернуться на пороге, чтобы сказать – как в прежние времена, когда говорил это с чистой душой – что он по-прежнему верен и, что бы ни случилось, будет верен и дальше, навсегда… как раз в этот момент рыцаря едва не сбил с ног стремительно вошедший Шарль.
Щеки дофина пылали, грудь вздымалась, словно весь путь до матушкиных покоев он пробежал во весь опор, как мальчишка, в глазах горела откровенная ненависть.
– Я… желаю… поговорить с вами… наедине… ГЕРЦОГИНЯ… – Шарль еле сдерживался,
