Да ещё эта песенка дурацкая «Сулико»! Сто лет её не слышала! Неужели он околдовал меня? Одурманил? Ненавижу!»
«Почему же так пахнет аиром?»
Я тщательно привела себя в порядок, оделась, скрутила матрац с простынями, собрала и застегнула чемодан.
«До прибытия поезда незаметно выйду из купе и перейду в другой вагон!»
«Уходя, уходи…»
«Скоро рассвет…»
Тонкая полоска на горизонте раздвинулась. Обожжённые облака алыми волдырями сгрудились в ожидании светила. Ночь медленно переваливалась к восходу, обняв серые поля, скрытые туманом. Поезд притормозил. Стал виден полустанок с одиноким фонарём. В неярком жёлтом свете показался огромный полусгнивший пень у края платформы, а полустанок исчез.
«Какой, наверное, был могучий дуб, – подумалось мне, – остался только пень».
Давно-давно мой наставник Оробас говорил мне, что в Духов день, если расщепить дубовый пень да поймать лешего и носом в пень сунуть, то всё, что ни пожелаешь, сбудется. Хочешь денег мешок, хочешь масла горшок.
А я хочу вспомнить, что было со мной до приезда на остров. Помню, после стажировки приезжала в Москву, а дальше всё как в тумане. Но Духов день ещё далеко, в июне. Да и лешего теперь днём с огнём не найдёшь.
Я задёрнула шторку, выключила свет, облокотилась на подушку и бездумно уставилась в тёмный потолок. Вспомнила первую ночь на острове. Как лежала одна в огромном пустующем доме, в спальне с прозрачным москитным пологом, ограждавшим меня от страхов тропического морока. После долгого перелёта через Атлантический океан, через Саргассово и Карибское моря я не могла уснуть. В тёмных углах дома чудились мне шорохи и крадущаяся поступь морских разбойников. Через открытое окно ветер доносил запах придонной тины с мелководья, где по ночам оживали призраки утопших моряков и плескались коварные русалки.
Я улыбнулась, отгоняя ночные тени, и взглянула на скрученный матрас на соседнем диване. Тонкий запах аира на подушке был куда сильнее вони придонной тины в воспалённом воображении.
«Это нервы и усталость сказываются… Успокойся… утро вечера мудренее…»
Я закрыла глаза и увидела во сне дальнюю родственницу Живу. Она кружилась в танце, и длинная юбка-колокол распускалась чёрным цветком, как юбки-теннуре у турецких дервишей Мевлеви в ритуале сама.
Жива шептала мне:
– Вспомни! Тот, кто первым предложит тебе помощь на родине, и есть твой суженый… Он споёт «Сулико» при встрече! И ты отдашься ему в первую же ночь!
Я очнулась и огляделась.
«Приснится же такое! Тётю Живу я не видела лет десять…»
За синей занавеской пищал одинокий пленённый комарик. Стакан с чаем исправно тренькал ложкой. За стеной насвистывали «Сулико».
Свист действовал на меня странным, успокаивающим образом, как камышовая флейта индийского заклинателя змей на кобру.
Я, впадая в сонное оцепенение, опустила
