хмурится. Следит за мягкими танцами светлячков в темноте густой листвы, слушает далекие звуки леса. Его ворот вновь застегнут наглухо, одна рука спрятана под перчаткой.
– Я покажу.
Он протягивает ей открытую руку. Торн всегда казалось, что это она бледная, но в сравнении с его фарфоровой кожей кажется, что в ее собственной есть хоть какая-то жизнь. И его рука – единственная на ее памяти, в которой ее собственная кажется… не гигантской. Но она забывает обо всем, когда их кожа соприкасается, и весь мир накрывается черными лоскутами. Дыхание сбивается, будто штормовой порыв ударил ей в лицо и перекрыл воздух. Она чувствует весь лес вокруг, движение энергии в деревьях, чувствует вкус воздушных потоков и понимает их цвет. Весь мир и даже больше втекает в нее, и ей кажется, что она бесконечно падает – или летит, потому что не чувствует страха. Крики, искры, перья, перья, перья – бесконечная мелодия боя, смещения и прыжки. Видит вековое дерево О'Динаваля, бесконечно-прекрасного эгидианца из золота, разрываемого пополам и исполненного золотых мотыльков.
Мир вокруг пронизан мертвыми потоками, и почти не осталось следов живого. Когда-то вокруг была жизнь, за каждой линией легко проследить, узнать ее путь, пойти следом и ощутить, где нематериальная душа испепеляет себя в плотное тело. Ранее сияющие нити в безграничном «нигде» теперь напоминают пульсирующие воспоминаниями сухие ветки, оставшиеся в мире, отгороженном непроницаемым прозрачным шелком эфирной занавеси. Никакого доступа. Никогда больше – ведь все потеряно.
Нет земли под ногами, она испарилась и обернулась словами. Все вокруг – кожа из слов, кожа из образов и световых отблесков. Вечное парение, словно они оба, неожиданно, попали в середину бесконечной бездны. Вниз, вверх? Происходит ли что-то?
Бесконечная стремительность полета.
Иллюзия.
Это мир вокруг, его жизнь, его естественная кровь и душа протекает сквозь них обоих, наполняя доверху, до эйфории. Единение. Абсолютное понимание окружения.
Невозможность отделить себя.
Потерянность.
Бездна.
Поток так стремителен, что напоминает продирающую до костей бурными течениями реку. Кожа срывается, мышцы расплетаются на нити и лоскуты – бесконечно больно, но как прекрасно.
Бездна.
Слишком прекрасно. Растворение и лишение индивидуальности перестает быть наказанием, а становится блаженством.
Бездна.
Бездна.
Торн вскрикивает, когда Туиренн отпускает ее руку. Он кажется озадаченным, моргая, потирая кончики пальцев, будто анализируя. Она смотрит на его сосредоточенное прекрасное лицо и чувствует себя высохшей оболочкой, обессиленной и никакой. Она только что чувствовала в себе такую… мощь, такую силу, и этого больше не было, и…
Это была его мощь, понимает она. Одним прикосновением Туиренн сделал их единым целым, и она видела мир так, как видит он.
– Торн, – говорит он строго, натягивая перчатку. – Мы, конечно,
