ее. Меньше информации, дозированная информация – и все будет в по-рядке. Она успокоится. Поднятая муть снова ляжет на дно, и мир и покой снова наступят в доме.
Какое-то мутное предчувствие все же дергало затаенные струны. Что это – лишь то, чего ты хочешь и желаешь, но чертенок уже сидит и маленькой, костлявой рукой дергает и щекочет, припевая: «А что, слабо? Вон, какая пава плывет в твои руки. Что же ты теряешься? Те-бе же хочется. Ты уже попробовал раньше, так вперед, не теряйся. Возьми ее».
«А вот и не желаю, – мысленно отвечал Алексей, проглотив слю-ну. – Мне жены хватает». А сам думал о плывущей паве.
И Алексей вдруг встал и подошел к двери, ведущей на лод-жию. Катя говорила, что там, по ночам кишит крысами, как рыбой в запруде. Но сейчас, вечером, за стеклом царила тишина: ни одна пы-линка, ни один атом не шевелился, и не нарушал спокойствия. Все было тихо, как в склепе князя Дракулы, но солнце уже сделало свой полукруг и всем своим видом показывало, что до захода, и темноты оставались считанные минуты.
В комнату вошла Катя. Алексей не видел, ее но знал, что вид у нее уставший, измотанный, опустошенный, нелюдимый и, возможно, злой, и тем более он не знал, даст ли она ему шанс попросить проще-ния, помириться, исправить ошибку. Но в последнюю секунду почув-ствовал, что сам еще не готов, а она – тем более.
Алексей резко повернулся, желая поймать ее ускользающие глаза.
Когда они ссорились, глаза Кати приобретали совершенно чужой, дикий, кошачий свободолюбивый оттенок. Они наливались кровью и были похожи на глаза молодой, необъезженной кобылицы, быка, львицы, пантеры, но только не респектабельной, современной жен-щины. Он боялся ее такую. Катя была неуправляема и дерзка в эти, бесконечные минуты. Она всегда дольше хранила обиду, и эта бездна, разделявшая их, становилась еще более глубокой, если в нее продол-жали падать слова. В любом случае процесс перемирия начинал Алексей.
Ссора – это как заразная болезнь с определенным инкубационным периодом.
Ему было особенно тяжело в такие моменты. Ведь его обиды хва-тало ровно на пять минут, иногда на полчаса, и редкий случай – когда дольше. Он хотел сказать Кате что-нибудь приятное, но она, совер-шенно не обращая внимания, принялась разбирать в шифоньере.
«А… вечно эта уборка, стирка, глажка, пылесос!» – и, не дожида-ясь, пока она соизволит обернуться, он произнес будто не своим, по-тусторонним голосом:
– Ну и где твои крысы? Смотрю, и не вижу ни одной.
Она резко повернулась и, сверкнув глазами-молниями, отвечала:
– Почему это мои? Вот скоро зашуршат – тогда посмотришь.-
Он выдержал паузу, пытаясь понять глубину ее обиды. Глаза его вцепились в нее, но сеанс гипноза не удался. Катя отвернулась и, бы-стренько сложив какие-то вещички и закрыв створки шкафа, вышла в другую комнату.
«Нет, она еще напряжена, лучше ее не доставать. Тут что-то глуб-же, чем просто обидные слова с моей
