прав, но вы меня только не выдавайте, я это для вас делаю!
– Не выдадим, не выдадим! – зафарисействовали людишки. Во всю свою низость душ, можно молвить.
– Какое же всё-таки хамство – помереть невовремя и в постороннем присутствии! – наложила резолюцию девица Морякова.
Василий Абрамович взял за подмышки букмекера, поднял и потащил спиною вперёд, так что его безвольные конечности по полу елозили. Отчего с ноги его ботинок слетел. Волюнтарист Бобриков вприпрыжку ринулся возмещать потерю, но при тащимом букмекере выходило никак не сподручно, потому Бобриков плюнул и попёр обувь вслед за покойным владельцем, рассчитывая возложить поблизости для порядку. Для уважения мёртвости. И в этот-то момент букмекер вдруг захрипел, вздохнул тяжело, всё его продажное туловище содрогнулось в конвульсии (хотя прошли уже всяческие пять минут), и отворил зенки.
– Ожил, ожил! – пронеслось по испуганным завсегдатаям. – Не может быть!
Василий Абрамович, тоже испуганный, бросил букмекера.
– Куда я воскрес? – хрипло вопросил оживший.
– Куда-куда? – сурово ответствовал хозяин заведения. – Где помер, туда и воскрес. Кабак здесь! А ты думал – молельня?
– Что за кабак? – спросил ещё. А глаза у него при этом такие… все белые, зрачками вовнутрь смотрят.
– Кабак и кабак! Чёрный кабак!
– Ну, вы нас и напугали! – льстиво встряла девица Морякова. – Мы-то думали, вы померли.
– Он и помер! – сказал Бобриков. – Пульс отсутствовал.
– Подумаешь, пульс! – отмахнулась девица. – Может, он умеет обходиться без него. Или просто выключил.
– Где моё вино? – спохватился недавний покойник.
Вино и вправду прежде оставалось, но его неприметно выпил Бобриков, заключивший, что при его заслугах – щупанье пульса – сие не зазорно. Вино букмекера хотел допить и Энгусов, сидевший ближе, но волюнтарист его опередил по природному бесстыдству и жизненной ангажированности.
– Что вино? – сказал Бобриков. – Когда такое чудо!
– Вино, вино! – засучил ногами – одной босой, другой обутой – букмекер. – Было, я помню!
– А что ещё помнишь? – рассудительно разинул ротовую полость Энгусов.
– То, что писатель ты. А что пишешь хоть? Литературу, небось?
– Литература – говно, – истинно покоробился Энгусов, – литературу я больше не карябаю, уже третий день. А пишу всяческие резоны и намёки, и немыслимые словеса. Парадоксы, пасквили, пропажи и панихиды. Создаю буквенные прецеденты. Меня даже сам порядок слов уважает.
– Ещё маслины помню, – вспомнил букмекер.
– Маслины?
– Чёрные, со вкусом марганцовки, были, помню.
Что до маслин, то их съел Энгусов, неприметно, одну за другой, прямо с косточками. Чтоб не оставлять следов. Их всего-то и было… меньше десятка.
– Ладно, – вздохнул Василий Абрамович. –
