обороты кинематограф Голливуда развлекал в сиянии бурлеска и создавал удобное общество потребления, советские авторы уничтожали дореволюционную несправедливость, прославляли идеи социалистического общества, сгорали в призыве к светлому будущему.
Перекосы в форме и содержании кинематографа, запреты на и инакомыслие постепенно напрочь убивали критическое мышление в массах. Человеческий разум редко сопротивлялся, ведь до этого он находился в сонном состоянии невежества. Люди пришли в раннюю советскую реальность с сердцами детей; детей необразованных, диких, требующих справедливой отдачи за все обиды прошлого. Они обрели свободу и верили лидерам безоговорочно. Дети всегда требовательны, но их требовательность непременно обречена на доверчивость.
Советский кинематограф служил мягкой силой, бытовым оружием, формирующим мировоззрение каждого отдельного человека. Своей восторженностью и надрывом он воспитал поколение, способное перейти все мосты, сжечь за собой все сомнения, отдаться во имя Родины всем сердцем. Он служил победоносным факелом, формирующим человечность и верность без сомнений. Колебания невозможны, когда весь мир снаружи катится в ад. Отчий дом нуждался в спасении.
Послевоенное время еще долгие годы хранило эту восторженность и однозначность. Но нарастающая сила образования, первые восторги непривычного мирного неба способствовали зарождению новой линии в искусстве – линии мерцающего размышления. Ужасы войны сформировали непривычную до сих пор философию. Кино стало более тонким и осмысленным. Люди перестали нервно пульсировать и ходить по грани обреченного отречения. Они наконец-то обрели спокойствие и уверенность. Время для обучения, созерцания, постижения. Так возник первый критический взгляд на мир. И он не мог не отразиться в искусстве. Покой преобразил ярость зимы в нежную весну. И первые невинные цветы распустились. Цветы над могилами людей, отдавших свою жизнь во имя Родины.
Детство Лили прошло именно по такому июньскому полю послевоенного кинематографа. Она познала этот пленительный мир, вдыхая его лучшие ароматы, касаясь доверчивыми пальцами стеблей и соцветий самых высоких трав. Эти фильмы словно излучали серебристое, тихое сияние мудрости. Художники образа прорвались, успокоились и раскрылись всем своим просветленным сердцем. Искусство кино превратилось в медитацию: бесшумную и тонкую. Наивность стала почти религиозной, доброта была возведена в культ. Никто не знал, что существует цинизм, осмеяние, пошлость. Серьезность и нравственность, возможно, дошли даже до пределов отрицания смеха. Ведь Христос никогда не смеялся. Возможно, он обладал тонкой иронией и позволял себе сарказм, но шумное веселье было ему не присуще. Смех оскорблял события недавнего прошлого, он разрушал хрупкость заново построенного мира. Люди новой реальности уже не обладали зубоскальной мощью, они хранили свежую рану в душе. Ведь хохот оскверняет жертвенность.
Таинственное
