по скотному двору – дурная курица.Хозяин курит самокрутку, ждет да хмурится.
Ох, ловко, шельма, топором оттяпал голову.
Сироп малиновый – по лезвию… По холоду…
Чего кривисся, ситный друг, слова не нравятся?
Живешь ты или не живешь – какая разница?
Хоть именины, хоть поминки – гости пьяные,
Да лики скорбные икон, лампадки смрадные.
Гляжу, как жихарки вокруг пыхтят да маются.
Живем мы или не живем – какая разница?
Кому – деньжат, кому – внучат, кому – спокойствия.
На сердце – панцирь-береста тугими кольцами.
То кровь иль тесто запеклось, присохло коркою?
Не отодрать, не отмолить… За кончик дергаю.
Рвануть бы с хрустом… Чтобы сразу… Только боязно.
А ну как высадят в лесу глухом из поезда?
Вот и бреду себе вперед, слепая странница.
Живу я или не живу – какая разница?
Тук-тук… Тук-тук… Стучит моя клюка по камушкам.
В котомке драной хлеб да соль, да дырки в варежках.
Семь пар сапог железных – сбиты-стоптаны.
Пошла бы дальше босиком – дороги порваны.
Искала щастье, а беда кружила около.
Кадриль плясала, грязным пальцем по лбу щелкала.
День четвертый
– Че, мля, стоишь, как неродная?!
От хриплого матерного окрика за спиной я испуганно завертела головой и чуть не свалилась в разлегшуюся прямо передо мной огромную, как океан, праматерь всех луж нашего района. А позади меня, подбоченившись, остановилась бухая красномордая бабища. От нее несло мочой, бомжатником и помойкой.
– Че стоишь?! – вновь заорала бабища. – Приличным людЯм пройти не дает, памятник!
Протяжно рыгнув, она целеустремленно зашагала мимо меня и прямиком через лужу, всколыхнув ее илистые глубины. На исполинском тылу бабищи обнаружился короб, битком набитый пустыми бутылками, мятыми алюминиевыми банками и тряпьем. Неожиданно бабища наклонилась, запустила руки в лужу по самые локти и выудила оттуда облепленный грязью рваный сапог. Вылив из голенища мутную воду, она обтерла находку рукавом и, довольно урча, двинулась дальше.
– По улице ходила голодная Годзилла, – обалдело пробормотала я ей вслед и с раздражением уставилась на урбанистический куб отделения милиции. Он уныло серел на другом берегу гигантской лужи, охраняемый ею, как средневековый замок рвом. Неужели милиция не может как-нибудь укротить водную стихию, преграждающую гражданам путь к закону и порядку? Или они тут специально эту лужу растили, чтобы к ним без вездехода никто прорваться не смог? Развернувшись и с трудом преодолев лужищу долгим кружным путем по грязи, я все-таки приблизилась к заветной милицейской двери и решительно дернула за ручку. Дверь не открывалась. Мне ужасно захотелось развернуться и уйти домой.
Хотя странно. Когда я была здесь в последний раз, всё было
