моих свитеров, блуз и водолазок. Отрезала лямки от всех моих маек и лифчиков! Штанины брюк и джинс одиноко валяются на полу, лишенные верха! И я уж молчу о том, что черных трусиков у меня теперь тоже нет!
– Что случилось?
Олег прибегает к гладильной, на ходу застегивая пуговицы белоснежной рубашки, в спадающих светло серых брюках, в которые еще не успел заправить верх.
– Она все испортила! – ору я. – Видишь? – залетаю обратно в комнату, куда Олег идет за мной. – Она мне все изрезала! У меня вообще черных вещей не осталось! Маленькая гадина! И как только успела? Что я ей сделала? Кто ее научил этому? В чем мне теперь на учебу идти?
Я готова расплакаться. Большая половина моего гардероба уничтожена. Теперь я понимаю, почему девчонка смотрела на меня так угрожающе. Но не могу понять, что я сделала ей такого, за что она решила так варварски наказать меня.
Если бы я в детстве позволила себе такую пакость, мать отлупила бы меня ремнем.
– Джес! – кричит Олег. – Немедленно иди сюда!
Маленькое чудовище подходит с милой, ангельской улыбкой, клятвенной преданностью и безупречной благодетелью в глазах, словно только что трижды читала «Отче Наш» перед Иконостасом.
– Твоих рук дело?
– Non, oncle Oleg. Je ne comprends pas ce qui s'est passé.7, – нежным голоском, все так же мило улыбаясь, врет девочка.
Я поняла лишь слова «нет» и «не понимаю», но точно знаю, что маленький дьяволенок лжет.
– Tu t'excuseras immédiatement auprès de Sonia et tu ne feras plus jamais ça.8, – Олег тоже говорит по-французски?
О Боже! Я не могу находиться рядом с этим мужчиной, рот которого способен вызвать оргазм, только выпустив пару слов на самом сексуальном языке мира.
Интересно, его тоже этот Романов заставил выучить? Не удивительно, у дьявола и дети дьяволята.
– Mais je n'ai rien fait!9– настаивает Джес, явно пытаясь заставить Олега поверить в ту ложь, которую она плетет, я уже перестала понимать, о чем они говорят.
Самойлов встает на колени, чтобы их с девочкой головы оказались на одном уровне.
– Ты очень разочаровала меня, малышка, – Олег переходит на нормальный язык. – И не вздумай снова врать, что ты не имеешь к этому, – он останавливает позыв Джессики оправдаться движением руки, и ей же указывает на устроенный ею бедлам, – отношения. Ты сейчас же попросишь прощения у Сони, а за свой поступок будешь наказана и не получишь ни пирожного, ни прогулки по парку.
Олег спокоен. Его голос ровный, не сердитый, даже немного ласковый, в то время как мне хочется орать на девочку, уже повинно опустившую голову. Малышка поднимает голову на меня, стирает улыбочку с лица и грустно произносит:
– Прости меня, Соня. Я не должна была так поступать, это дурно. Я не стану больше делать так.
– Но, – опускаюсь на колени к ребенку, как это сделал ее дядя, – Джессика, почему ты это сделала?
– A cause de vous, je n'ai pas mangé le porridge!10
Нет, дядя Олег. Я не понимаю, что тут произошло.
Ты немедленно извинишься перед Соней и больше никогда так не поступишь.
Но я ничего не делала!
Из-за тебя я не поела кашу!
