продолжал Джо с ужасом. – Приличия, конечно, дело важное, но, ведь, здоровье-то важнее.
Сестра моя к тому времени пришла в совершенное неистовство; она бросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и принялась колотить головою об стену, между тем, как я сидел в уголку, сознавая, что я всему виною.
– Теперь, надеюсь, ты объяснишь мне в чем дело, – сказала она, запыхаясь: – чего глазеешь-то, свинья набитая.
Джо бросил на нее беспомощный взгляд, откусил хлеба и взглянул на меня.
– Ты сам знаешь, Пип, – сказал он, дружественным тоном, с последним куском за щекою и разговаривая, будто мы были наедине. – Мы, ведь, всегда были примерные друзья, и я последний сделал бы тебе какую неприятность. Но, сам посуди… – и он подвинулся ко мне с своим стулом, взглянул на пол, потом опять на меня: – сам посуди, такой непомерный глоток…
– Опять сожрал, не прожевав порядком – а? – отозвалась моя сестра.
– Я и сам глотал большие куски, когда был твоих лет, – продолжал Джо, все еще с куском за щекою и не обращая внимания на мистрис Джо: – и даже славился этим, но отродясь не видывал я такого глотка. Счастье еще, что ты жив.
Сестра моя нырнула по направлению ко мне и, поймав меня за волосы, произнесла страшные для меня слова:
– Ну, иди, иди, лекарства дам.
В то время какой-то скотина-лекарь снова пустил в ход дегтярную воду, и мистрис Гарджери всегда держала порядочный запас ее в шкафу; она, кажется, верила, что ее целебные свойства вполне соответствовали противному вкусу. Мне по малости задавали такой прием этого прекрасного подкрепительного средства, что от меня несло дегтем, как от вновь осмолёного забора. В настоящем, чрезвычайном случае необходимо было задать мне, по крайней мере, пинту микстуры, и мистрис Джо влила ее мне в горло, держа мою голову подмышкою. Джо отделался полупинтою. Судя по тому, что я чувствовал, вероятно, и его тошнило.
Страшно, когда на совести взрослого или ребенка лежит тяжкое бремя; но когда к этому бремени присоединяется еще другое, в штанах, оно становится невыносимо, чему я свидетель. Сознание, что я намерен обворовать мистрис Джо – о самом Джо я не заботился, мне и в голову не приходило считать что-нибудь в доме его собственностью – сознание, соединенное с необходимостью постоянно держать руку в штанах, чтоб придерживать запрятанный кусок хлеба с маслом, приводило меня почти в отчаяние. Всякий раз, что ветер с болота заставлял ярче разгораться пламя, мне казалось, что я слышал под окнами голос человека с кандалами на ногах, который клятвою обязал меня хранить тайну и объявлял мне, что не намерен умирать с голоду до завтра, и потому я должен накормить его. Иной раз мною овладевала мысль: «а что, если тот молодчик, которого с таким трудом удерживали от моих внутренностей, следуя природным побуждениям, или ошибившись во времени, вдруг вздумает немедленно распорядиться моим сердцем и печенкою!» Если у кого волосы стояли когда дыбом, так уж верно у меня. Впрочем, я полагаю, что
