силясь всеми средствами выделать своим ртом что-то в роде: «злой тон». Поняв, что это относится к изречению мистрис Джо, я кивнул на нее головою и шепнул: «у нее?». Но Джо не хотел ничего слышать и продолжал разевать рот, стараясь выделать какое-то чудное, непонятное для меня слово.
– Мистрис Джо, – сказал я, прибегая к крайнему средству: – мне бы очень хотелось знать, с вашего позволения, откуда стреляют?
– Бог с ним, с этим мальчишкой! – воскликнула сестра с выражением, как будто желала, мне совершенно противного. – С понтона.
– Ого! – воскликнул я, глядя на Джо: – с понтона.
Джо укоризненно закашлял, будто желая тем сказать: «не то же ли я говорил?»
– А позвольте, что такое понтон? – спросил я.
– Ну, я наперед знала, с ним всегда так, с этим мальчишкой! – воскликнула моя сестра, тыкая на меня иголкой и кивая головою. – Ответь ему на один вопрос, он задаст вам еще двадцать. – Понтоны – это тюремные корабли, что там, за болотами.
– Я все же в толк не возьму, кого туда сажают и зачем? – сказал я с тихим отчаянием, не обращаясь ни к кому в особенности.
Я, как видно, пересолил: мистрис Джо тотчас вскочила.
– Я тебе скажу одно, – вскричала она: – я тебя не для того вскормила от руки, чтоб ты надоедал людям до смерти. Тогда бы этот подвиг был мне не к чести, а напротив. На понтоны сажают людей за то, что они убивают, крадут, мошенничают и делают всякого рода зло; а начинают все они с расспросов. Ну, теперь убирайся спать.
Мне никогда не позволяли идти спать со свечою. У меня голова шла кругом, пока я всходил по лестнице, ибо наперсток мистрис Джо аккомпанировал последние слова, выбивая такт на моей голове. Мысль, что мне написано на роду, рано или поздно, попасть на понтон, казалась мне несомненною. Я был на прямой дороге туда: весь вечер я расспрашивал мистрис Джо, а теперь готовился обокрасть ее.
С тех пор, я часто размышлял о том, как сильно действует страх на детей, что б его ни породило, хотя бы самая бессмысленная причина. Я смерть как боялся молодчика, что добирался до моего сердца и печенки; я смерть как боялся своего собеседника с закованною ногою; я смерть как боялся самого себя после того, как дал роковое обещание; я не мог надеяться на помощь со стороны сильной сестры, которая умела лишь отталкивать меня на каждом шагу. Страшно подумать, на что б я не решился под влиянием подобного страха.
Если я и засыпал в эту ночь, то лишь для того, чтоб видеть во сне, как весенним течением меня несло по реке к понтону; призрак морского разбойника кричал мне в трубу, пока я проносился мимо виселицы, чтоб я лучше остановился и дал себя разом повесить, чем откладывать исполнение неминуемой судьбы своей. Я боялся крепко заснуть, если б и мог, потому что с раннею зарею я должен был обокрасть кладовую. Ночью я сделать этого не мог: в те времена нельзя было добыть огня спичками, и мне пришлось бы высекать огонь из огнива и наделать шуму, не менее самого разбойника, гремевшего цепями.
Как скоро черная, бархатная завеска за моим
