больше злился.
– Ты слышишь меня?
Кивок.
– Еще раз повторится – пеняй на себя, – я не выдержал и отвесил ему подзатыльник. – Ты понял?
– Понял, – буркнул сын с видимым облегчением, желая поскорей от меня отделаться.
Вышел я от него еще больше раздраженный от собственного бессилия. Поговорил, называется! А черт его знает, как с ним говорить. Упустил я сына, упустил, а когда и почему – не могу понять. Мысль, что вся нынешняя молодежь такова, не утешала, мой сын должен быть нормальным, это ведь мой сын.
По телевизору продолжали кривляться юмористы. Переключил программу – и там то же самое. Мир катится в преисподнюю, а эти весело отплясывают на могилах. В сердцах выключил ящик и прилег на диван.
Сын вышел из комнаты и прошел в столовую.
– Есть хочу, – услышал я, пораженный резким контрастом в голосе сына. Только что это был забитый, трусливый лепет, теперь же звучал голос хозяина, грубо требующего свое. Жена засуетилась, что-то уронила, принялась кормить ненаглядного сыночка, при этом оживленно что-то лопоча, задавая ему какие-то вопросы.
– Что надо? – грубо оборвал ее сын, она опять что-то затараторила, на что сын отрезал:
– Отстань!
Теперь из столовой доносились лишь скрежет вилки о тарелку да громкое чавканье. Почему она терпит такой тон, не поставит его на место? В излишней покладистости ее никак нельзя упрекнуть. В чем дело?
Только сейчас я наконец понял, откуда у сына деньги на водку. Конечно, это она его обеспечивает, но зачем она это делает – непонятно, кажется, ни одна мать не станет сознательно спаивать сына.
Вскоре сын насытился и ушел по своим делам, я встал с дивана и вышел в столовую. Жена в прежней позе сидела с кроссвордом, лишь грязной посуды на столе прибавилось.
– Зачем ты даешь ему деньги на водку? – спросил я.
Жена отвернулась, с каменным лицом уставилась куда-то в угол. Это выражение лица мне было знакомо, вероятно, такой же вид был у Зои Космодемьянской на допросах в гестапо.
– Ты что, не понимаешь, что спаиваешь шестнадцатилетнего щенка?
С тем же успехом я мог бы задавать вопросы собственным тапочкам. Даже не знаю, что меня раздражает больше: когда она на мое слово отвечает десятью или когда вот так уставится в стенку. Обычно она бывает готова к ответу, и тогда слова сыплются из нее, как мякина из дырявого мешка, но иногда случается, что вопрос застает ее врасплох, и тогда она застывает с непроницаемой физиономией. В такие минуты мне кажется, что слышен скрежет в ее головенке от лихорадочной работы извилин, однако результата, как правило, не случается, убогий интеллект способен воспроизводить лишь заранее заготовленные фразы.
– Ты слышишь меня?
Бесполезно. Да и какой смысл задавать вопросы, зная, что ответом будет либо молчание, либо очередная ложь?
– Тварь! – в сердцах бросил я и вернулся к телевизору.
Глава 2
