«Чайка» № 17, да, № 17, – говорит Сашка. – Значит, заставу перевели. Будем ночевать здесь.
Внутри пусто, ни коек, ничего. Укладываемся на полу, на брезенте, я не снял ватника, только сапоги. Ноги засунул в опорожненный на ночь вещевой мешок. Рядом та же борода Алексея Ивановича.
А утром! Совсем близко серный ключ. Красивый японский домик – для приема ванн. Как приятно купаться в горячих ваннах… Никогда не думал, что попаду здесь в такую баню.
– Смотрите, – говорит Алексей Иванович, – вон туда.
И я вижу слева, вдалеке, над гигантским разнотравьем белый небольшой дворец.
Слышен звук мотора. Сквозь громадные лопухи к нам приближается бронетранспортер. Пограничники.
Знакомимся. Мы с Алексеем Ивановичем садимся в бронетранспортер. Сашка с телегой едет сзади.
В гигантских лопухах, в белых гроздьях аралии, в белых цветах гречихи, в коричневых зонтиках шеломайника почти скрывается совершенно бронетранспортер.
А на самом стационаре, куда мы прибываем, это для них просто праздник. Гости! Да еще какие. Алексей Иванович читает лекцию о разных видах растений. В поселке просто рады были бы, чтоб мы погостили у них хоть пару дней.
Но мы не можем. Наша цель – Тятияма. И каждый день на счету. Сашка с лошадью и подводой остается в поселке.
А пограничники провожают нас, предлагают даже охрану нам – от медведей. Но мы отказываемся: летом ведь медведи не нападают.
Мы идем уже по глухому лесу. Я иду первым, огибая завалы, подлезая под треснувшие наклоненные стволы, раздвигаю руками травы выше человеческого роста, тридцать килограммов заплечный мешок, отбиваюсь от летящих, как пули, мух-белоножек, они жужжат в лицо, забиваются в уши, «песьи мухи», ядовитые. Я трогаю, опять трогаю – онемела правая щека, уши горят, они как лопухи, и лоб – огромная нашлёпка.
А травы пахнут медом, такой душный медовый запах высокой «медвежьей дудки», дудника. Оборачиваюсь.
Раздутая треугольником рожа в светло-коричневом берете-капоре вылезает из дудника, и к роже как приклеена борода. Глаза заплыли намертво, кровоточат на переносице дырки от укусов. Бедный Алексей Иванович.
– Глядите, – хрипит над ухом Алексей Иванович, – вон тропа.
Да только не человечья, свежие следы, громадные на глине.
Уже темнеет, свернули в сторону, поставили палатку над самым обрывом, в бамбуке. Этот бамбук не толстый, почти камыш, хотя два метра высотой, зеленый, желтый, рубить нетрудно, он сам обламывается, как стеклянные трубки.
Под обрывом проходило сухое русло, а на той стороне в темноте тоже шумел бамбук, бесконечно, бесконечно шумел бамбук, словно ночевали в хлебах, в пшеничном поле. Потом понемногу притих ветер, слышно, как внизу, в пустом русле, лакает из лужи в камнях медведь. Но этот всегда был близко, лёжки его, обгрызенные листья «медвежьих дудок», помет.
Наконец уснул Алексей Иванович. Он совсем другой здесь, совсем не такой, как на ГТС. Мы идем третий день, и я слышу только: «Быстрей, быстрей, быстрей,
