сказал я.
– В Бернгардовке, – торжествующе ответствовал Олег Олегович.
Бернгардовка! Название это мне показалось столь же гадостным, как и фамилия Жмакина. И что с того, что он художник? Вовсе ничего, что он художник! Прежде всего он – Жмакин, а потом уже художник. Да и звание художника его вовсе не украшало, звание художника никого не украшает! Зато гадостнее делает всякого! Хуже звания «художник» только обозначение «человек» – таково моё искреннее убеждение. Хуже же человека вовсе ничего не существует. В самом крайнем случае, разве что – бог.
– Где это? – спросил я.
– Довольно далеко, конечно, – развёл руками Олег Олегович. – Надо даже ехать на электричке, но мы доедем. Встанем завтра пораньше – и в путь!
– Олег Олегович, – попросил я, – давай поедем теперь!
– Теперь уже ночь, – возразил тот. – И мы не допили вино.
– Да, – сказал я. – А там, может быть, сестра.
– Электрички уже не ходят, – сказал Олег Олегович. – И мы не можем завалиться к Жмакину посреди ночи.
– Может, мы пойдём пешком? – попросил я. – Не станем ждать электричек?
– Пешком мы даже к утру не придём, – сказал Олег Олегович, разливая вино.
Аргументы его меня не убедили, конечно, но я принуждён был согласиться. Куда я без Олега Олеговича? Без Олега Олеговича мне до Бернгардовки не доехать! И уж тем более Жмакина не найти!
Мы выпили ещё раз.
– Надо было сказать Павлу Фроловичу, чтобы он пиво оставил, – посетовал Олег Олегович. – Вина может и не хватить.
– Давай спать ляжем, – сказал я. – Скорее утро придёт.
– Я даже козе сообщил, что на другой день буду занят, и, если они назначат съёмки, чтобы на меня не рассчитывали. Так что нам ничто не может помешать, – сказал Олег Олегович.
– Хорошо, – сказал я.
Ночью мне снился незабываемый взор и свет, исходивший от него. Потом взор был сам по себе, свет же сам по себе. Взор я всячески старался не забыть, я принуждал себя не забывать этот взор, но, чем больше себя принуждал, тем больше тот ускользал. Ускользая, он мешался со светом, свет был удивителен и звенящ, свет был повсюду. Труден, звенящ и ужасен – последний так более всего! Да, верно, спящий одной ногой пребывает в завтра (другою же – во вчера), но это самое завтра манит и морочит, унижает и надсаживает. А ещё мир проверял меня на прочность, меня, никакой прочности не имевшего вовсе. И сестра была тоже там, сердцем, душой, щиколоткой, штандартами, саундтреками, стеклянными капельницами, лунными затмениями, расписаниями поездов – много-много сестры, сестра была везде, с сестрой я и проснулся. Олег Олегович храпел неподалеку от тепловой трубы, я бросился расталкивать его, он долго кряхтел и стонал и не мог понять, кто он, и кто я. Я крикнул, что мы проспали утро, и мы действительно едва его не проспали. Вставать было давно пора, тут Олег Олегович проснулся окончательно и сделался даже образцом деловитости.
– Ох,
