повторила старуха. – А кто её спрашивает?
– Ты кем ей приходишься? – спросила тётка.
– Брат.
– Брат, говорит!
– Какой ещё брат? – непреклонно спросила старуха.
– Ты – какой брат?
– Брат? – сказал я.
– Ну да, брат. Троюродный, что ли? Или какой?
– Обычный! – торопливо сказал я. – Просто брат! Родной брат!
– Родной брат, – сказала тётка.
– Скажи, пусть уматывает! – крикнула старуха. – Нечего тут шлындать!
– Вот! Слышал? Тебе лучше уйти! – сказала мне тётка.
Тут уж я заупрямился, закапризничал. Я был так близко от сестры, я был с ней совсем рядом, и вдруг лишиться всего из-за какой-то глупой старухи!
– Не пойду, не пойду! – заголосил я. – Где её комната? Эта? – я толкнулся в соседнюю дверь. – Вера! Вера! Я здесь! Я – брат! Брат!
– Тихо, тихо! – отчего-то перепугалась тётка.
Но и старуха всё продолжала шуметь.
– Ишь ты! Думает, если – брат, так и таскаться можно! Пол здесь топтать! А убирать за ним кто будет?!
– И ты, ма, молчи! – прикрикнула моя провожатая. – Разоралась ни с того, ни с сего! Будто её режут!
Тут вдруг и ключ у неё нашёлся.
– Брат! Брат! Вера! Я здесь! – твердил я.
– Посмотреть? Посмотреть хочешь? – спросила тётка, отпирая.
– Я к сестре, я шёл, я и конфету принёс! – сказал я. И показал тётке конфету. Чтоб не подумала чего. Будто я вру. А я не вру. У меня, правда, конфета.
– Конфету оставь! – строго сказала та. И даже заслонила собой проём. – Вот здесь положи! На полочке, у телефона. Никто не тронет. Нечего тут в комнату переться с конфетой!
Полочка была. На стене. Телефона не было. Может, разве что, когда-нибудь раньше. Потом-то спёрли, ясное дело! У нас всё прут! Или ещё тырят. Тырят так даже чаще. Хотя прут тоже часто.
Я положил конфету на полочку, и тётка пропустила меня в комнату.
Да, это была комната сестры, я сразу понял. Комната была пустоватой, в смысле —
мебели. Но кровать стояла, железная, старая, шкап тоже стоял, и ещё этажерка. Стол был ближе к окну, стула я не разглядел. Стало быть, сидеть приходится здесь на кровати. Кое-что из вещей я увидел, и это были вещи сестры – гребёнка, купальная шапочка, журнальцы – пять или шесть, серый халатик, висевший на гвоздике, вязальные спицы. Нет, ничего этого я не узнавал: не знал я прежде ни этой гребёнки, ни этой купальной шапочки, ни халатика серого, но всё это могло принадлежать только ей – я не сомневался.
– Где Вера? – упавшим голосом спросил я.
– Какая ещё Вера?
– Сестра.
– Твоя, что ль?
– Моя.
– Так у тебя и сестра есть?
– Вера! – крикнул я. И сел на кровать.
– Не сторожиха я Вере твоей.
– Вера, – тихо сказал я.
