но только потому, что такой человек фактически отвлекся от содержания понятий, с которыми оперирует, и стремится применить заученные по памяти правила извне.
Представления об окружных отношениях, которые должны быть представлены в круговой форме, могут легко запутаться. Здесь так же легко возможна настоящая ошибка, как и обманная игра, которая, если не в намерении обмануть, то в отсутствии серьезной любви к истине. Но если даже в этом случае мы обратим внимание только на содержание и докажем, что ошибка была допущена именно в нем, то утверждение, что ошибочными были не представления о терминах, а сама операция инференции, будет, пожалуй, недоказуемым. Кто когда-либо составлял quaternio – если только не в шутку или с обманчивым намерением – не веря в то, что четвертое понятие тождественно одному из трех; кто когда-либо составлял petitio principii [предполагается то, что сначала должно быть доказано – wp], не веря в то, что его principium на самом деле существенно отличается от demonstrandum? Я часто полагаю, что такого твердого убеждения не существует, но тогда человек, который ошибается, не задумывается над содержанием используемых понятий, а повторяет то, что слышал, или, как говорят, болтает без умолку. Но разве в этом случае не виноваты и сами используемые понятия, было ли у человека, выносящего суждение, серьезное позитивное убеждение или же он по невнимательности не дал себе ясного отчета в том, что хотел сказать? Мое утверждение, конечно, полностью прояснится только при детальном описании процесса рассуждения, но даже без дополнительных доказательств очевидно, что в данном случае невозможно установить разницу между формальной и материальной ошибкой. Это факт, на который просто необходимо указать, что ни в одном руководстве по формальной логике не дается достаточное и само по себе четкое разграничение. Тот факт, что хорошо сформулированные правила были нарушены, не может быть приведен в качестве критерия, поскольку применимость правил вытекает только из их содержания. Но правила, если лишить их украшений из технических терминов, настолько просты, что не знать их или, если содержание наших идей ясно, не знать их – абсолютная невозможность. Нерв любого доказательства ищется в подстановке. Ясно ли сразу обоснование этих выводов с помощью субсуммирования? Не может ли оно быть очевидным, не нужно ли его доказывать? С чего я взял, что старый Кайус смертен, потому что он человек, а все люди смертны? Один стремится углубить понятие отношения подчинения и с большим основанием подчеркивает, что оно не сводится лишь к избытку так называемого признака. Это имеет глубочайшее значение, особенно в родовых и видовых концепциях органических существ. Но при применении этого отношения к силлогизму это открытие снова игнорируется, и вполне справедливо. Ибо человек понимает или чувствует, что для данного случая это совершенно безразлично и что отношение подчинения, в той мере, в какой оно здесь используется, не содержит
