дней складывались в два десятилетия.Но не сегодня. Сонный бред прервался. Ударом набата в голове прозвучало: «Никогда больше». Боль притупилась. Кулаки сжались. «Никогда больше»: слабым, глухим, но решительным голосом сказал свободный человек.
Толчком открылась увесистая деревянная дверь. Нет, он не невольник: надзиратель лишился жизни два месяца назад. Пальцы схватили рукоять на поясе. «Эльфийская сука постоянно держала клинок в ножнах. Может кровь остроухого была первой, что стекла по лезвию?» – думал Владимир, мысль показалась ему забавной. Хрипловатый смешок вырвался, но кашель прервал злорадство.
– Здрав буде, молодец! – Сгорбленная старуха с охапкой дров на плече приближалась к избе. – Много дрыхнешь. Да ещё и кашель. Захворал небось?
– И тебе здравья, мать, – сплюнув ответил, Владимир, – А за меня бояться не нужно – всех переживу.
Он пропустил хозяйку в дом. Отряд вчера разбрёлся на постой. Воины спали долго, а местные вставали ещё до восхода: каждый день для крестьянина – тяжёлая работа.
Путь до братьев по оружию пролегал через бедные, но ухоженные дворы. Взгляд упал на ближайшую избу: добротный сруб, крыша, двери да окна со ставнями. Вокруг леса, поля, пахнет утренней свежестью, перемешанной с травами и навозом. Где-то слышится крик петуха. Тут точно другой, спокойный, невзрачный, но такой родной каждому человеку мир.
Глухие места для Владимира были лучше всякого города. Пусть даже потому, что здесь, как он считал, ничто не напоминало о прошлой жизни. Но ненависть преследовала. Даже простой вид домов приманивал ее. Не так давно он строил величайшие храмы и дворцы северного побережья. Господам полагалось взирать на их прекрасные своды, наслаждаться запахом благоухающих садов, рабы же получали скорбь, пот, пустую похлёбку.
Избавление могло только сниться. Даже теперь, в моменты слабости и спокойствия, стыд приходил вместо ненависти, тяжелым камнем сжимал грудь. Казалось, отряд ворует у местных последнее, как стая зверья набрасывается на мирный скот – лишь бы оторвать кусок побольше. «Необходимость» – оправдывались бойцы. Приближалась война – эльфийский император никогда не смириться с утратой своих земель. А если нужно сражаться, то для победы можно брать силой.
«По одному или два на двор» – указывал главный – «Так не обеднеют». То было еще до прибытия сюда, в десятке других деревень. Владимир подчинился. Разве он мог решать? Но вина не отступала. Еще недавно ему приходилось жить впроголодь, а теперь вот уже два месяца он отнимал еду у своих. Когда рабы подняли мечи против хозяев все было простым – их цель благородна, а имперские богохульники ненавидят людей, хотят лишить их свободы, может даже истребить.
Потом старший неделями вел их на восток к Старгороду, где вольные люди и праведные эльфы собирались, чтобы выступить под знаменем с серебряным крестом. Перебираясь от деревни к деревне, Владимир видел, слышал, молился. Видел, как тлели угли домов, их сожгли другие мятежники. Слышал рассказы о «праведных» князьях, еще недавно служивших врагу. Молился, взывая к помощи третьего пророка. Благородная цель стала просто глупостью, выдумкой, что родилась из боли и ненависти. Владимир терял веру, злоба больше не давала ему прежней уверенности.
Тогда он стал задавать себе глупые вопросы. Так получалось меньше думать. Например, сколько людей здесь живёт? Может пятьдесят? Неплохое число. А сколько в мире свободных деревень? Скольких не взяли в рабство? Должно быть много. Эльфы пришли сюда четыреста лет назад и сразу притворились мудрыми повелителями: старались не отбирать все людские земли, брали в рабы только за провинности, даже новых князей назначили, а иногда оставляли тех, кто сдался захватчикам. Да, многие оставались при своём. Но Владимир знал, что пытаться сохранить лицо не справедливость, не доброта. Сколько тысяч сгнили в неволе?
Знал и убивал без жалости. Во время битвы к нему возвращались силы. Недавно отряд перехватил имперских гонцов. Владимир лично проткнул двоих, затем казнил пленника. В сумках эльфов лежало куча писем, но читать на имперском наречии не умел никто. Владимира же привлекла игла. Черная словно водная гладь ночью, игла висела на шее казненного.
Теперь ее носил Владимир. Сначала с опасением – все думали, что это артефакт. Артефакты – особые вещи, единственный источник магии, доступный смертным. Некоторым смертным. Такие вещи редки и опасны. Только пророк может использовать их полную мощь. Обычные люди и эльфы вынуждены годами учиться, чтобы не убить себя магией. Но игла ни как не влияла на тело Владимира, не показывала магической силы. Просто бессмысленная безделушка.
Его мысли вновь переплетались, голова болела. Каждый день после восстания давался тяжело. Душа отвыкла от воли. Ночи полнились кошмарами, после них утро напоминало агонию.
Вот появилась старая бревенчатая церковь. Она едва ли отличалась от домов, только небольшая башенка возвышала ее. Над дверью начертан символ империи – черный круг, внутри него золотой крест, что
