проникновенно, душевно, так чудесно, что захочется тому мгновенью приказать «замри».
Мечты, мечты… Сегодня возле столовой я заметил, что она выглядит чем-то озабоченной и держится как-то особняком. Еще толком не сообразив, о чем с ней говорить, я не спеша направился в ее сторону. Мое приближение она заметила, и, похоже, это опять ее не обрадовало. Она встрепенулась и упорхнула, как испуганная пташка.
– Эх, Наташка, Наташка… – досадовал я.
Я ж видел и понимал – случилось что-то, и хотел помочь ей, а она шарахается от меня, как от чумного. Досада овладела мною настолько, что я потерял аппетит. Не садясь за обеденный стол, ушел, побрел на берег мутного пруда и долго в задумчивом небытии стоял там, разглядывая барахтающихся в болотной тине уток.
В тот день я больше не пошел на поле. Вернулся во временно приютившую нас с Петром избу, не раздеваясь, брякнулся в кровать и до вечера бесцельно провалялся, тупо таращась в потолок.
Хозяйка дома пару раз окликнула меня:
– Чавой-то ты? Нешто захворал?
– Да, – согласился я, – что-то занеможилось.
– Может, докторшу позвать? Танька тут у нас – девка добрая, чуткая. Порошки у ней есть всякие.
– Да нет, не надо. Чего я ей скажу? Что устал?
– Вот ведь како дело. Устал. Неделю еще не проработали, а он уж устал… Чудно… Ну, поваляйся, нынче день-то уж к вечеру, а к завтрему оклемайся, на работу ступай, а то ведь хватятся тебя, поругают.
– Ладно, – согласился я, лишь бы бабка отстала, хотя перспектива снова выйти в поле, средь копошащейся толпы снова увидеть Наташу, смотреть ей вслед, осознавать ее неприступность и переживать это… Нет, это было уж слишком, слишком больно. Как унять эту боль? Как скрыть ее, чтоб не выставляться на посмешище окружающим? Как с этим справиться?
Терзаемый этими мыслями, я провалялся до вечера, так толком и не отдохнув и не обретя успокоения.
Вернулся с работы Петр и припер меня тем же вопросом, что и бабка:
– Ты чего это сачкуешь?
Я отмахнулся от него, и он, слава богу, приставать с дотошными расспросами не стал, перевел разговор на другое:
– Нас сегодня отпустили с поля пораньше. Миркушкин приехал. На вечер объявили комсомольское собрание.
– Это кто ж такой?
– Здрасьте… Начальство надо знать и по фамилии, и в лицо. Год проучился, а университетского комсомольского вожака не знаешь?
– Да что-то не припомню. Кажись, не встречались.
– Вот и увидишь, и познакомишься.
– А оно мне надо?
– Не балуй. С поля удрал, все сделали вид, что этого не заметили. Не явишься на собрание – получишь нагоняй и за то, и за это. Хватит ваньку валять. Подымайся, умывайся, одевайся, пойдем. Время уже.
Спорить,
