человек есть мой вернейший слуга, по имени Ян Петерсен! За многие службы, ведомые моему царскому величеству, я жалую его кафтаном со своего плеча и шапкой!
Сказав это я принялся расстегивать свою одежду и через минуту накинул ее на растерянного шкипера под охи и ахи собравшихся. Оставшись в одной рубашке, вновь обернулся к думцам и продолжил:
– Кроме того, жалую его деньгами и дарю дом в Кукуе!
Бояре дружно кивают, тряся бородами, но Немецкая слобода – она вроде как и не Россия, а потому ни малейшего недовольства или зависти вызвать не может. В отличие от кафтана и шапки, награждение которыми – очень большая честь.
– Боярин Лобанов-Ростовский – обращаюсь я к главному судье Земского приказа, – тебе уже донесли о самоуправстве полковника фон Гершова?
– Нет, царь-батюшка, – изумляется Афанасий Васильевич, – а что приключилось-то?
– Эх, работнички! – вздыхаю в ответ, – так вот: чтобы ни приключилось, помни, что сделано сие по моему царскому повелению и с моего же ведома!
– Как скажешь, государь!
– Ну и славно!
Уже прощаясь с Яном, спрашиваю:
– Ты уверен, что это были датчане?
– Да, мой кайзер; флаг, конечно, можно нацепить любой, но вот моряки точно были датскими.
– А солдаты?
– Солдаты… – на секунду задумывается он, – пожалуй, среди них было несколько голштинцев. Но это все равно.
– Да, ты прав. Ступай.
– Худо с Климом получилось, – хмуро промолвил Вельяминов, провожая взглядом уходящих фон Гершова и Петерсена.
– Куда уж хуже, – соглашаюсь я, – но если он жив – мы его спасем! Зови дьяков Посольского приказа, будем письма писать.
– Сейчас кликну, государь; а кому писать-то будем?
– А черт его знает, дружище… если Густав Адольф начал тайные переговоры с поляками, а король Кристиан начал захватывать мои корабли, то дела наши совсем плохи.
Королевичу Владиславу было уже двадцать два года. Некогда угловатый и нескладный паренек, любящий эпатировать своими выходками приближенных отца, вытянулся и превратился в статного молодца, глядя на которого, потеряла сон уже не одна паненка. Поведение его тоже изменилось, хотя и давнишней дружбы с Адамом Казановским, про которую досужие сплетники болтали много глупого, не разрывал. Впрочем, вряд ли эти слухи имели под собой хоть какое-то основание, ибо все знали, что молодой принц без памяти влюблен в дочь бывшего дерптского воеводы прекрасную панну Агнешку. Их бурный роман весьма благотворно сказался на делах почтенного пана Карнковского, хотя и стоил репутации его дочери. Однако в последнее время королевич был занят подготовкой к походу на Москву, и на амуры у него оставалось не так много времени.
После того как герцог Мекленбургский сначала решительным штурмом отбил у поляков Смоленск, а затем изгоном взял Ригу и тут же уступил ее Швеции, дела «избранного Московского царя», как именовал себя королевич,
